Жнецы Грез

Фрост Виталий

Ярость? Обида? Чувство, что тебя предали? Нет названия тому ощущению. Тут уж никакие увещевания священника и всего прихода были не властны над задетым честолюбием...

В сочельник Николай закрылся в домике с двумя бутылками самогонки - так ли сложно достать ее в деревне? К первой звезде он уговорил их, сидя против зеркала в тельняшке и парадных брюках, чокаясь со своим отражением, блеванул и уснул.

А когда минут через пятнадцать он открыл глаза... Да, именно! Не проснулся, а открыл глаза. Он увидел сначала тьму своих расширенных зрачков окаймленных тонким ободом радужки,

а потом глянул выше и сразу же протрезвел...

В отражении, прямо за его спиной стоял Серега... Мохин Серега... Мох! Так его звал весь взвод. До того, как его разбрызгало красной кашей из мяса, дерьма, крови, костей и хлопка по бесстрастному афганскому известняку, горячей стали и резине БТР-80, и по нему - Коляну Пименову, идущему сзади, шагах в десяти... С ним он еще в кушкинской учебке бегал, учился стрелять, качался, потел, курил, мечтал о доме и, конечно, о девочках...

Но вот Мох стоит прямо здесь... На синюшном полотне лица, над лиловой бездонной пропастью орбит, висят стеклянные глаза - их укоризненный взгляд устремлен прямо на него!

Весь колькин волосяной покров вскочил и зашевелился с такой скоростью, что он почувствовал отчаянное желание каждой фолликулы вырваться вон из кожи, оставив после себя стремительно наполняющиеся кровавой магмой кратеры. Алкогольный смрад конденсировался широким мутным пятном на зеркале, когда он с каким-то полувскриком выпустил застрявший поначалу воздух из просмоленных легких.

Он боялся обернуться...

Перевел взгляд дальше по ужасающему отражению: за плечо Серегу стискивала здоровенная искореженная кисть громилы с изрешеченной грудью - Леха Амбал Пронин... Дальше за ним - маленький и смешной грузин, Гурген Джордж Мгзавгадзе...

Диафрагма внутри конвульсивно задрожала, выталкивая и хватая воздух. Густая слюна брызгала и стекала по серебряной глади зеркала. Чаши нижних век наполнились слезами и расплескались по щекам.

А пацаны появлялись еще и еще... Саня Вербицкий, Виталька Зотов, Саня Кочетов...

Слезы хлынули нескончаемым потоком. Колян схватился за голову и завопил:

– Пацаны-ы-ы!
– раздирая глотку, сложившись пополам. А когда поднялся и вновь посмотрел в зазеркалье, все боевые товарищи безмолвно смотрели прямо на него. Сделав неимоверное усилие, он остановил рыдания и замер, вопрошающе заглядывая каждому в мертвые глаза.

Мертвые боевые товарищи одновременно громко вдохнули и, будто в стерео-наушниках, он услышал зловещий шепчущий хор:

А ты - живой... ты - живой... живой... живой...

Застонав, Колян безуспешно попытался закрыть уши и заорал на свое отражение. Пунцовая маска ярости норовила выдавить налитые кровью глаза из орбит. Жилка на шее распухла жирной синей змеей, в теле которой из сердца в мозг неслись миллиарды эритроцитов с живительным кислородом и ядовитой, с каждым ударом пульса утверждающей свою доминанту, мыслью: "Убей себя! Умри!"

– Не-е-е-ет!
– он рвал голосовые связки, пока не выдавил из бронхов весь воздух. Развернулся, зажмурив глаза, и, левой рукой будто оттолкнув призраков, помчался к выходу.

Убей себя... Умри...

–

Прочь! Вы не настоящие!
– выл Колян.

Входная дверь хорошо прогретого буржуйкой домика с размаху ударилась о перила крыльца, выпустив столп горячего пара. Он моментально остыл, став частью сочельника.

...Иди к нам...

Колян, исступленно рыдая, повернулся лицом к косяку. Его постаревшая деревянная фактура отпечаталась на сетчатке и молниеносно придвинулась к глазам! Он очень хорошо помнит ее рисунок...

...и звук! И внутри головы, и снаружи...

БАМ!

Так же быстро отдалилась и опять...

БАМ!

Умри...
– не стихали голоса.

Из рассеченного лба хлынула струйка горячей крови...

БАМ! БАМ!

Убей себя! Иди к нам!– срывался на стон шепот призраков.

Кровь остается на косяке и жирные капли ее разлетаются от следующего

БАМ!

Потом еще раз! И еще! А когда глаза застило полупрозрачное алое поле крови и на нем вспыхнули пышным цветом черные розы... он помнил, каково это - терять сознание:

– Нет! Нет, я не могу!
– остановился и стек по противоположному косяку на порог. Но не смог удержать равновесия и повалился на низкое крыльцо. Оттуда по инерции сполз на утоптанную дорожку, ведущую к мелкой синей калитке в аккуратном заборчике и дальше к огням деревни. Колька, бессильно рыдая, перевернулся на спину, схватил горсть снежного пуха, кинул себе в лицо. Еще горсть. Растер двумя руками, смешав с кровью и слезами. С трудом сел, оглядывая руки и щедро орошая дорожку кровью. Медно-соленая смесь потекла вниз по шее. Безрукавая тельняшка расползалась красным пятном по груди и животу. Перевернувшись на четвереньки, он попытался встать. Но слишком резко выпрямился, вновь упал навзничь и заплакал. Отчаянно. Как, проснувшись в ночи от кошмара, зовет маму младенец...

Слезы окончательно смыли пурпурную пелену с глаз, открыв взору великолепие зимнего ночного неба, и он ощутил страх захлебнуться сиянием пролитого кем-то великим миллиарды лет назад звездного молока. Пораженный такой внезапной сменой картинки, Колян затих и... успокоился!

И в этом спокойствии... Секунда. Всего одна, которую он помнил лучше других. Мгновение, на которое он увидел звезды иначе. Они все будто изменили свое сияние в левую сторону спектра - до густого фиолетового. Но самое главное - он почуял это - звезды тоже видели, обнаружили его! Но как-то злобно, словно исподлобья... Колян помотал головой. Она отозвалась дикой болью, вернув небу привычные краски.

Он уловил свист стелющегося по сугробам, несущего с собой ледяной порошок, пронизывающего ветра. Дверь, скрипнув, ударилась о перила... Пара саморезов в петлях выскользнули из трухи косяка и покатились по окрашенным ступенькам.

– С-с-скользкие, заразы!
– продрожал он.
– Холодно. Как же х-х-холодно, - переворачиваясь.
– Хватит с м-меня этого.

Пошатываясь, он заволок себя в домик, попытался закрыть дверь - не тут то было. Засов-защелка провалился внутрь замка и застрял.