Жнецы Грез

Фрост Виталий

– Да и х-хрен с-с-с ним!
– он взял с лакированного шкафчика при входе лист газеты, сложил в несколько слоев и сунул в щель между косяком и полотном двери. Махнул рукой:

– Д-держится вроде.

Устланный крашеными листами фанеры пол сиял посередине расплывчатым бликом от единственной во всем домике лампочки. Отвратительно-болотного оттенка обои по всему периметру покрыты желтоватыми потеками от потолка до пола. Жалкое подобие тюли на окне напротив иногда колыхалось при порывах ветра. В метель тут было, мягко говоря, страшновато - стены ходуном ходили. Слева в углу орал компрессор "Орска" (тоже подарок одного из местных), рядом на столе воняла открытая с утра, так

и не тронутая, банка шпрот. Он поднял упавший стул, отряхнул и напялил китель, что висел на спинке. Прошел пару шагов к буржуйке. Открыл и положил в тлеющие угольки пару полешек из импровизированного склада справа. Встал, оглянулся, и, чуть помявшись, проследовал к зеркалу.

Обросшая черной щетиной красная морда с усталыми глазами была обрамлена черными, пропитанными кровью, патлами. Лоб - сплошной кусок синей горной породы со вскрывшимися жилами рубедо. Ставшая красной в коричневую полоску, тельняшка стекала выправленным краем на форменные брюки. Тонкие, по локоть в крови, плети рук висят по бокам...

– Трус!
– с отвращением бросил он отражению.
– Не можешь даже сдохнуть достойно, слабак! Что будешь делать теперь? Травить себя? И все вокруг?

– Да...
– к удивлению ответствовало оно и скосило взгляд к лавке слева.
– Отметим?

Колян проследил за его глазами.

– Наливай...

С того Рождества это стало его девизом по жизни.

Отец Илия через какое-то время опустил руки (и кулаки) в попытках достучаться до Николая. Всему миру и уж тем более жителям городка тоже было все равно сколько он пьет, чем питается и где достает сырье для своего самогона.

Черт с ними , со всеми! И с о мной .

***

На заваленном стеклотарой, ветошью и прочим хламом заднем сидении "шестерки", лежал, положив морду на передние лапы, трехцветного окраса беспородный кобель и с грустью следил за хозяином. Сегодня пса тоже целый день мучают вспышки из прошлого.

Он не помнит, как очутился в воде тогда.

Помнит, что неведомая сила несла его дальше и дальше, крутила.

Помнит, как отчаянно молотил пухлыми лапками в ледяной воде. До боли в жилах вытягивал шею, задрав нос, чтобы тот ни в коем случае не ушел под воду. Окуда-то он точно знал, что должно делать его тело.

И еще помнит, как пищал и скулил все время, пока кто-то не схватил его в охапку, сжав цепкими пальцами маленькое тельце. Он продолжал извиваться всеми окоченевшими от холода конечностями, в глазах не было четкой картинки.

Потом короткое падение, глухой удар о что-то твердое и темнота... Его накрыло сверху чем-то теплым и по всему телу пошла приятная высушивающая шкуру возня.

Тогда он вспомнил маму, ее приятно мокрый теплый язык, ее заботливые зубки, нежно сомкнутые на загривке, вкус ее молока. И толкотню братьев и сестер по бокам. Совсем недавно они были все вместе. Что произошло?

А потом темнота исчезла

Во внезапно вспыхнувшем свете стали понемногу вырисовываться черты его спасителя - и как же он рад его видеть!

Он бесподобен!

Нет, пес просто должен его облизать! Что и делает, подавшись всем своим существом к небритой щеке. Он вдыхает запах его кожи и влюбляется в него сразу же. Человек отрывает сырой комок любви от лица и на вытянутой руке с презрением разглядывает его. Щенок, поджав хвост, со страхом смотрит на воду внизу. Неужели выбросит?

Нет! Лишь швыряет его на дно лодки и говорит:

– Везучий ты, псина... Мне нужен сторожевой пес, ясно? Так что,

давай без этих нежностей!

С этих слов и началась его собачья жизнь во второй раз.

Холодная будка, цепь, часто пустующий желудок, ни единого ласкового прикосновения или даже слова. Будь у него другой хозяин, его молодая шерсть сияла бы на солнце, в пасти хватало бы зубов, в миске косточек и сосисок, а в повседневных играх веселью не было бы конца и края.

Но ни о каком мытье, помимо боязненного купания летом в речке и валяния в снегу зимой, он и не подозревал. Косточки иногда удавалось найти на свалке за поселком. Сосиски можно было попробовать выклянчить у сердобольных детей односельчан или добродушных старушек. Но и в том, и в другом случае можно было нарваться на неприятности с другими собаками. Сельские детишки любили его, а пес, несмотря на жестокое обращение дома, любил играть с ними и слушать их звонкий смех. Это если везло вытащить голову из ошейника на цепи и убежать за забор. Хотя, о каком везении можно говорить, если рано или поздно ему приходилось возвращаться и хорошенько огребать?

Он не мог не вернуться!

И не потому, что некуда было идти. Он любил его! Самой преданной собачьей любовью любил своего хозяина! Он спас его!

А еще у него обязательно было бы имя. Будь у него другой хозяин. Пес вздохнул и исподлобья продолжил наблюдать профиль своего человека.

***

Горячий пепел падает ему на колено, обжигает сквозь ткань пару волосков и кожу.

– Ай! Твою мать!
– мужчина, стряхивает его трехпалой рукой на вылинявшее сидение, а оттуда - под ноги, к копящейся там десятилетиями грязи. Туда же раздосадованным плевком отправляет окурок и со злостью топчет его, продолжая матерную тираду.

С пустующего засаленного сидения справа с торчащими из под обивки кусками поролона, он хватает бутылку без опознавательных знаков, впивается зубами в пробку, выдирая ее из горлышка... Тоже тьфу на пол! К черту, мать ее едрить! Облизнув сухие губы, Николай основательно прикладывается к своему успокоительному - сам гонит эту муть на березовых бруньках и гордится своим рецептом. Он, как младенец у мамкиной груди, удовлетворенно закатывает глаза и его горло, изнемогая от жара этого пойлапринимает глоток за глотком. Через секунду, по началу обиженно съежившись, и желудок покорно всасывает эту дрянь. Не в силах справиться в одиночку, он отправляет какую-то часть дальше по истерзанной язвами требухе. И один из самых древних ядов вновь принимается жрать организм Николая изнутри.

Сам он, тем временем, подобрел. В теле появились те самые, его любимые, легкость и покалывание, придающие ощущение плавного парения над всеми его проблемами. Он продолжил мечтательно смотреть по сторонам, подпевая заплетающимся языком очередному хиту. Какая красота кругом!

Несмотря на последнюю отчаянную атаку Бабьего лета, осень пакостной моросью уже распылила свои семена. Их всходы никогда не заставляют себя долго ждать. Их плоды уже шелестят янтарем и багрянцем на смиренных рощах. Лишь местами хвойные истуканы гордо возвышаются, бесстыдно и даже насмешливо разглядывая наготу собратьев. О, скоро будет жатва! И работяга-ветер, баюкая, разнесет и уложит ровным слоем на уже пожухлую траву великий урожай мертвой листвы. А его брат, дождь, жирными каплями спрессует и надежно прижмет все к земле. Все готово! Занавес! Атракт легких заморозков... И следующим актом в бесконечном спектакле смены сезонов - метель, метель, метель... Золотая пора в этих краях проносится стремительно, зато никто не в праве упрекнуть ее в непунктуальности - она всегда приходит вовремя.