Журнал "проза сибири" №0 1994 г.
Шрифт:
Она пошла по дому дальше, чтоб найти ванную, о которой говорил Васильич. Через большой квадратный коридор намечалось другое строение, она спустилась на две ступеньки и очутилась еще в одной кухне — с газовой плитой, старым буфетом и отгороженной в углу ванной. Вода в кране текла холодная; Галка поняла, что нужно зажечь газовую колонку, висящую на стене. Но как управляться с этим агрегатом, Галка не знала, имея всегда дело только с горячей водой в кране. Решила не связываться с такой цивилизацией, обойтись старым бабушкиным методом — согреть ведро воды на плите, этого будет вполне достаточно.
Пока вода грелась, Галка исследовала апартаменты, будто подаренные
Вдруг подумалось: „И мы — простые, как растения, и естественные, как птицы, парим друг над другом..." Она не знала точно, кого имела в виду — свою героиню в будущем спектакле, странную женщину, что так естественно полюбила странного мужчину, далекого от идеала. Или, может быть, в какой-то степени — себя и Васильича, ведь для Галки — естественность всегда была нечто большее, чем просто стиль поведения. В естественности, как и в любви, она чувствовала постоянную потребность, к ней всегда стремилась и ее постоянно искала в людях.
И так она ходила, ходила, смотрела, бездумно выдвигала ящики и, как ни странно, не осуждала себя за такое внезапное любопытство. Она хотела понять Васильича. Хотя бы через окружающие его вещи, раз нет другого способа. Она уже знала его, чувствовала, теперь хотела понять. И потому — открывала дверцы буфета, смотрела на сушилку с тарелками, на ряд кастрюль и крышек — все было прилажено, чисто, прибрано. „Дура она, — подумала вдруг Галка о жене Васильича, сбежавшей к полковнику. — Дура, да и только". И не знала: поняла-то сама Васильича или нет.
Вода в ведре вскипела на газе быстро. Галка развела ее в большом тазу, стоявшем в ванной, хорошенько вымылась, потом окатилась холодной водой, бодро выскочила на коврик, потянулась к полотенцу. Полотенце было свежее, только что повешенное. Но все равно оно как будто пахло тем же металлическим запахом, что и подушка, и волосы Васильича. Рядом с полотенцем висел старенький махровый халат, с обтрепанными рукавами, треснувшей проймой. Эта дыра на халате — кажется, единственный непорядок во всем доме, — почему-то окончательно растрогала Галку. Она вытиралась полотенцем со всех боков, а сама все смотрела на халат: ей чудилось, что стоит у стены Васильич и смотрит на нее — голую, вымытую, розовую от холодной воды и растирания; ей приятно, что он тут, рядом, что смотрит на нее — ведь он ее такой еще не видел: голой, чистой, красивой. Она не захотела надевать белье, в котором была там, в той квартире, поставила опять
Потом Галка не выдержала, надела этот халат — как был, с дырой на рукаве, больше и надеть-то было нечего; видение Васильича у стены исчезло, зато она ощутила на своем теле будто бы его прикосновения, так хорошо ей стало в этом поношенном халате, так сладко он охватил ее всю теплом.
Быстро постирав одежду с себя, даже нарядное платье, она понесла ее во двор — из окна кухни видна была веревка для белья, которая тянулась через огород, вдоль дорожки, выложенной кирпичом. Стоя на горячих кирпичах, Галка вешала одно за другим: полотенце, комбинацию — любимую свою, сиреневую, в которой сама себе казалась загадочной и туманной как королева...
— Послушайте, вы... — вдруг раздался за спиной женский голос.
Галка вздрогнула от неожиданности, оглянулась: за забором, положив локти на острый штакетник и навалившись на него, стояла молодая женщина и, пораженная, разглядывала Галку.
— Вы кто? — не очень дружелюбно, почти растерянно спрашивала женщина дальше. — Что вы здесь делаете?
Галка тоже растерялась, ответила убого, косноязычно:
— Ничего, ничего... Васильич знает...
Она еще больше растерялась и расстроилась от того, что забыла вдруг его имя, а хотела назвать в этот миг именно так — официально, по имени и отчеству.
— Васильич знает... — повторила она и добавила тем же дурацким, оторопелым тоном: — Он на заседание ушел. Скоро уже вернется.
Она приколола последнюю прищепку и торопливо зашагала к дому, ощущая напряженный взгляд молодой женщины.
В пустом доме легла на диван и загрустила. Симпатичная молодая женщина очень уж напряженно рассматривала Галку — в том не было сомнения: от такого взгляда становится тяжело на душе. Вдруг неожиданно все связалось: исключительный порядок в доме, стопка белоснежных вафельных полотенец, посудное полотенце на крючке в кухне — нет, это не прачечная... Чтобы все было такое белое — это ж сколько надо возиться!.. Он, поди, не очень чистый с завода приезжает...
И все это связалось с той женщиной за забором, с ее растерянным, даже расстроенным взглядом...
Галке опять сильно захотелось домой, в общагу — жить без всяких приключений, собирать чемодан к завтрашнему отъезду. Нечего ей тут вылеживаться, людям здесь и без нее хорошо, есть что делать... Да, решила Галка, надо написать ответную записку, тоже не особенно теплую, как и записка самого Васильича... Теперь-то Галка понимала, почему он не написал даже „целую". Она напишет ему тоже без „целую", просто поблагодарит за гостеприимство, корректно, без лишних слов, — он прочитает, все поймет... Надо уходить, пока его самого-то нет. Да, можно еще в записке пригласить его осенью в театр, — дескать, вернемся из гастролей, милости прошу в гости, если случится бывать у нас в центре... и так далее. Все — как положено между приличными людьми...
Но тут как раз сообразила она, что белье висит мокрое на веревке во дворе, и стала искать утюг — утюгом можно высушить что угодно, даже ее нарядное платье, правда, при этом оно несколько потеряет свою форму... Но утюг не попадался на глаза — возможно, его не было вообще в этом доме, возможно, женщина гладила белье Васильича у себя, за забором, а сюда приносила уже в готовом виде — в идеальном виде... Сложенное стопкой в шкафу белье — стоженное несомненно женской любящей рукой, — демонстрировало хозяйские задатки молодой женщины. Вот тебе и „стоит дом пустой... пустехонький"!