Журнал "проза сибири" №0 1994 г.
Шрифт:
„Черт с ним, пусть смотрит", — подумала Галка, представляя свое невыспавшееся, ненакрашенное лицо, мрачное и сонное.
Но тут мужичка окликнул проходивший парень; они поговорили о каком-то собрании и еще о чем-то деловом, при этом парень называл мужичка хоть и свойски, но уважительно: „Васильич", а сам косился на Галку — кажется, специально затягивал разговор.
Почему-то после ухода парня Галке стало легче вообще и от соседства Васильича — в частности. Наверное, этот быстрый мужской разговор напомнил ей, что-у людей есть дела — нечто
— Че, очень скверно? — спросил он достаточно сочувственно, едва парень отошел.
Галка оторопело посмотрела на Васильича, но потом вспомнила о своей невыспавшейся, ненакрашенной физиономий и ужаснулась: „Ну и видок у меня,- значит! “
— Да нет, ничего, — сказала она рассеянно-бодро. — Жить можно...
— Ну молодец, если так... — похвалил Васильич, и глаза его повеселели. — Я думал, будет совсем скверно...
— Что скверно? Вы о чем?
Галка покраснела. Может, голова ее стала прозрачной, и этому Васильичу обнаружились враз все ее страдальческие воспоминания?
— Я вас вчера видел, — пояснил Васильич, очень просто, без всякого нажима. — Мы ехали вчера... тоже в одном вагоне... как сейчас...
— А-а-а...
Галка покраснела еще больше, ужасно покраснела, представив, что всю дорогу целовалась с Космачевым - в полутемной электричке, не обращая внимания на людей вокруг, вообще никого и ничего не замечая и испытывая счастье уже только от этого, — да, она была счастлива еще вчера вечером, и потом, когда ей в лицо светил фонарь, — ей так хотелось быть счастливой... так хотелось! А фонарь это был или луна — она так и не разобралась, что там светило в лицо сквозь штору... и все стало ужасно... ужасно...
— А-а-а... — сказала она рассеянно, вся в стыду, — вчера... да, я ехала...
— Вот я и подумал... может... утром... вам понадобится... моя помощь?
— Что?! — почти крикнула Галка, тараща на него глаза. — Помощь?.. Понадобится?.. Что?!
Бледное лицо Васильича порозовело.
— Бывает... — сказал он и отвел глаза. — Чего там... ну, бывает...
„Что он хочет этим сказать? Ну, видел нас. Да, целовались. Но какая помощь? Почему понадобится его помощь? Что — „бывает"? У всех бывает такая ночь? На что он намекает, какое ему вообще дело?!“
Галка упорно разглядывала разводья от веника на серо-коричневом полу вагона, не поднимала глаз. Как ей хотелось быть сейчас у себя в комнате, под одеялом, носом в подушку! Спать или плакать, все равно, лишь бы никого не видеть и не слышать, ни перед кем не держать ответ о скверной прошедшей ночи, не думать об этом бесконечном утре, которое еще неизвестно когда уйдет и забудется.
— У кого нет билетов — покупайте здесь! — с растяжкой, громко прокричал из-за спины женский голос.
Галка вздрогнула от неожиданности и оглянулась: по проходу шла маленькая невзрачная проводница.
„Ого! — невольно отвлекаясь
Проводница пробегала взглядом по лицам пассажиров — лениво и хватко, будто ощупывала их или тасовала, рассовывала по своим местам. Она придирчиво оглядела Галку и вдруг расцвела:
— Васильич! Здравствуй! Ты че это — подзадержался? Я-то все тебя повидать хотела... Этот-то сукин сын, чтоб ему... так ведь ничего и не сделал... обещал, водил-водил за нос, да и угрохал на курорт...
Она уже стояла перед Васильичем — несмотря на сердитый доклад, лицо ее было улыбчато и довольно.
— Не сделал, значит? — переспросил Васильич. — Ну, ладно, я Иванову позвоню, зампреду. А то скоро лето кончится, Марья Антоновна...
— Вот и я говорю: тянул сукин сын... Считай, два месяца обивала пороги. А тебя никак увидеть не могла — ты ране ездишь...
— Да, сегодня подзадержался... — сказал Васильич и многозначительно посмотрел, почти кивнул в сторону Галки.
Проводница уставилась на Галку, будто даже с благодарностью — за то, видно, что именно из-за нее встретила наконец своего долгожданного Васильича.
— Это что... твоя?.. — с паузами начала проводница и затормозилась совсем.
— Да, моя, — хладнокровно сказал Васильич, — сегодня вот как раз... сегодня мы с ней... везу вот...
— И-и-и-и!.. — взвизгнула Марья Антоновна неудержимо, на весь вагон. — Расписалися?.. Что ж вы молчите?! Расписалися!..
Тетки у противоположного окна развернулись — все как одна, уставились на Галку, на Васильича, дружно разулыбались, раскивались, раздобрели. ..
„О, что он мелет! Что они городят! В чем дело? Сумасшествие!.." — Галка глянула на Васильича — она еще не отошла от прежнего покраснения, а сейчас, чувствовала, — совсем разгорелась.
Темные глаза Васильича, особенно заметные на его бледном рыхловатом лице, глядели на Галку по-прежнему живо, почти весело. Галка собралась — вся подобралась... и промолчала. Может, она и не очень талантливая актриса, но естественности ей не занимать — в любых обстоятельствах, какие бы ни предложила ей сцена или жизнь. Все-таки она профессиональная актриса, это уж без сомнения. А профессиональная — значит, мгновенно включается в игру и уж, конечно, не теряется даже под огнем сотен глаз, не то что под взглядом одной проводницы Марьи Антоновны да пяти-шести теток.
Итак, Галка выдержала почти радостное дружелюбие темных быстрых глаз Васильича, подняла голову и посмотрела на стоящую перед нею проводницу — Марья Антоновна расплылась в улыбке, и Галка, согласно предлагаемым обстоятельствам, счастливо улыбнулась ей в ответ.
— Как же это, Васильич, радость-то! Поздравляю тебя, Васильич!.. И вас тоже... — Марья Антоновна еще погрела Галку своей нескрываемой радостью. — Звать-величать вас как?
— Галина, — сказала Галка.
— Талина, — тоже сказал Васильич и стал благодарить Марью Антоновну за поздравление.