Журнал "проза сибири" №0 1994 г.
Шрифт:
Вдруг опять всплыла нелепая ремарка: „Он скользнул по ней лениво — так собака спросонок, бывает...“ Черт возьми, в кои веки ей повезло, досталась роль, большая работа... Но лучше бы из классики. Так нет же, в первый раз — и такая нескладная женщина... Любовница... неизвестно, какая из нее любовница... да и он — этот странный тип с вялым взглядом... Маловероятно, чтобы он вообще захотел иметь любовницу... тут автор что-то напутал... И женщина — за что она должна его любить? Как это все совершенно неубедительно, не за что ухватиться, никакой судьбы, никакого характера... только что-то внешнее... поверхностнее...
Да, надо было, наконец, вставать.
.. .Бог знает, из чего приходит иногда волнение — удивительно приходит. Стоит встать, подвигаться, взяться за мытье полов, услышать голос соседей в коридоре — и вот уже вся напряглась, жесты стали к месту, будто осмыслены были наперед, еще с вечера, и глаза не просто смотрят — они ощущаются ею самою на лице, словно в них своя температура — отдельная от остального тела, своя мысль или уже и жизнь своя, отличная от Галкиной жизни... Впрочем, еще минута-другая — и Галка подчинится своим собственным глазам, своим собственным жестам и в этом новом состоянии, подумав вновь о герое пьесы, приблизит его к себе, впустит в комнату, скользнет по нему взглядом, вся охваченная волнением, и поймет, что его вялый взгляд — нарочитый, но это последняя его попытка устоять перед нею — он уже весь в ее власти...
Перед выходом на улицу Галка взглянула на термометр за окном (утреннюю сводку погоды по радио она всегда просыпала) — этот термометр достался ей в наследство от прежних жильцов комнаты, он был не всегда точен, но лучше так, чем ничего.
Сейчас выпадало шесть градусов мороза — скоро потечет с крыш. Значит, шапку можно не надевать: от общежития до театра два шага. Галка распустила волосы — так она эффектнее выглядит: с мягкими волнами волос на плечах, в одной шубейке, доставшейся ей, между прочим, тоже в наследство, кажется, еще от прабабушки.
Шубейка к старости стала совсем беспомощной и требовала постоянной заботы. Отлетали пуговицы, протиралась подкладка, нежные беличьи шкурки оголились и рвались сами по себе. Галка долго изловчалась, чтобы латать эти дыры. Но пришла, к счастью, мода на короткие шубки, Галка отрезала полы, и теперь у нее был материал на заплаты — прямо не шубейка, а сплошная аппликация. Но она была Галке к лицу — утешало хоть это. Да и другой не предвиделось — за что было покупать?.. „Купить не представлялось возможным. ..“
Вчера она играла функционерку — инспектора по работе с подростками. Обычно Галке доставались горничные да старухи, но тут пришлось играть молодую современную стерву, в пиджаке, за письменным столом; стерва изъяснялась черт знает на каком наречье. Галке была омерзительна эта роль — тупая и неподвижная, но функционерка обогатила ее лексикон новыми выражениями. „Не представлялось возможным" — одно из них.
Не любила Галка современную драматургию. То ли дело классика! Как в ней все просто, глубоко, по-настоящему! Например:
Фамусов:
Ой, зелье, баловница.
Лиза:
Вы баловник, к лицу ль вам эти лица!
Фамусов:
Скромна,
Проказ и ветру на уме.
Лиза:
Пустите, ветреники сами,
Опомнитесь, вы старики...
Или:
Наталка: Бога бійтесь, пане виборний! Мені страшно i подумати, чтоб такий пан — письменний, розумний i поважний — хотів на мені женитись. Скажіть мені перше, для чого люди женяться?
Виборний: Для чого? Для чого?.. а ти буцім не знаеш?
Наталка: Мені здаеться, для того, щоб завести хозяйство i сімейство; щоб жити люб’язно i дружно; бути вірними до смерті i помогати одно другому...
Ладно еще, что главреж тоже любит классику. Правда, он не ставит „Горе от ума“ — слишком серьезно для провинции, и не ставит „Наталку-Полтавку" — это уж слишком несерьезно. Но и „Доходное место" шло у них, и „Бесприданница" — она, кстати, пользовалась как раз сейчас особенным успехом.
Карандышева играл Зотов. По этому случаю он совсем, было, бросил пить и клянчить у соседей трешки. Для Карандышева он был в самый раз: длинный, тощий, бледный — почти землистого цвета... Настоящая несчастная любовь и бывает вот такая.
Все шло хорошо. Все в общем-то радовались трезвости Зотова и приличному спектаклю. Но однажды Карандышев Ларису не убил. Что-то случилось с его револьвером — он попыхтел и не выстрелил.
Лариса постояла, постояла спиной к зрительному залу, поджидая выстрела и готовясь умирать, да так тихонько и ушла за кулисы. Живая. А Карандышев еще какое-то время бесновался на сцене, продолжая изображать убийцу. Обычная театральная накладка — чего не бывает! Так именно это все и восприняли — без ненужных драм. Но Зотов не выдержал: сорвался, запил. Совсем не переносит мужик никаких стрессов.
Зотовский очередной запой касался непосредственно и Галки. В театральном общежитии она была ближайшей соседкой Зотова, к ней он чаще всего и заглядывал: то за чайной заваркой, то перехватить деньжат.
Ну, о Зотове пока хватит, потом, может, еще сподобится вспомнить.
Так вот, Галка любила классическую драму. А еще — Стейнбека. Она хотела бы сыграть всех его героинь. Смешно, конечно. Смешно хотеть такое, его у нас и не инсценируют вообще. Но она все равно часто думала о его героях и героинях, с юных лет, считай, когда еще и актрисой не собиралась становиться.
Актеры ведь одни — от жизни, другие — от литературы. Вот Борис Набуров был у них в театре от жизни. Заслуженный-перезаслуженный, он сам себе придумывал костюмы и грим — вплоть до последней пуговицы, до последнего штриха. И брал все это, чудак, прямо с улицы, пока шел из дома в театр. Один день смотрит только на носы встречных прохожих, в другой раз — только на их брови или только на те же пуговицы пальто. Вот так все и высматривает, и запоминает. Наверное, Борис Иванович никогда и не мыслил литературными образами. А Галка, можно сказать, и в театральное училище подалась из любви к чтению, да и сейчас, лишенная настоящего жизненного опыта, была актрисой от литературы.