Журнал "проза сибири" №0 1994 г.

Другаль Сергей Александрович

— Это кто?

— Да один... Космачев... — как-то нехотя ответила Маринка. — Театрал... ездит из глубинки... Иногда печатает на нас рецензии...

— Неплохо сказал о красавице, да?

— Да-а... — так же нехотя протянула Маринка. — Он и пишет неплохо. Да ты что — его не знаешь?

— Впервые вижу, — удивилась Галка.

— Ну, ты даешь! — тоже удивилась Маринка. — Он сто раз бывал. И в общаге бывает. У Зотова. Ночует у него;

Потом прошло несколько месяцев, почти весь сезон, и Галка встречала Космачева три-четыре раза в театре, а однажды столкнулась с ним у входа в общежитие — он поздоровался с нею и посторонился, давая ей пройти, а она почему-то вспомнила Маринкины слова: „Бывает у Зотова... Ночует у него..

Зотов их и познакомил. Она торопилась после

утренней репетиции в школу, в драмкружок, натягивала в гардеробе сапоги, забившись в угол у вешалок, а Зотов курил возле вахтера, вместе с этим Космачевым. Увидев, кай Галка мучается с „молнией" на сапоге, Зотов подскочил, стал на одно колено перед нею и помог застегнуть замок. Иногда этот алкаш бывал ужасно любезным, особенно перед тем, как попросить в долг.

На этот раз он не стал клянчить деньги, а, обдавая Галку запахом перегара, взял ее под руку и подвел к своему приятелю.

— Галочка, деточка, позволь представить тебе... мой старинный друг и земляк... вообрази, родная, мы с ним вместе учились... Бог мой... еще в начальной школе...

— Космачев, — сказал Космачев, держа Галкину руку в своей, не пожимая, не целуя, без всякой театральности, но как-то многозначительно, — Константин Дмитриевич, — добавил он, не выпуская руку, даже беря ее в обе свои ладони. — Сознаюсь, Зотов давно обещал познакомить меня с вами, — еще раз добавил он, уже когда Галка назвала себя.

— Да, Галочка, правда, он давно пристает, — подтвердил Зотов. — Я даже собирался привести своего друга к тебе пить чай.

— Ну, приходите, — вынуждена была сказать Галка, все-таки смущаясь в душе от такого затянувшегося лежания руки в ладонях незнакомого Космачева. Но внешне она ничем не выдала своего смущения, ведь она умела держаться естественно не только на сцене, в реальной жизни тоже. — Приходите. — И даже уютно склонила при этом слове головку к плечу, рассматривая лицо Космачева: хорошие, пожилые глаза, полуседую бороду и кудрявые виски. — Приходите сегодня, вечером я как раз свободна.

— Как жаль, — сказал Космачев грустно. — Но я сейчас уезжаю. Домой.

— Домой — это куда?

— В город К., — Космачев улыбнулся. — Туда, где живут сталевары и доменщики.

— А вы? — спросила Галка скорее из вежливости, она уже опаздывала в школу, к ребятам, и думала об этом. — Вы — тоже?

— Нет, он из гнилых интеллигентов, знаете, из недобитых, — сказал развязно Зотов, видимо, похмелившийся не так давно. — Ты, Галочка, будь с ним поласковее, он о тебе статейку тиснет, если будешь ласковая.

— Ну, я тороплюсь, — сказала Галка, полностью игнорируя хамское бормотанье Зотова. — До свидания, Константин Дмитриевич. Мое приглашение остается в силе.

И Космачев воспользовался им.

Они посидели втроем у Галки в тот вечер. Зотов был трезв, степенен, хорошо говорил о театре, весело вспоминал их с Космачевым общее детство, он был прямо душой скромного застолья, украшенного пестрыми тюльпанами, которые подарил Галке Космачев, и услащенного дефицитным зефиром в шоколаде. Потом Зотова кто-то куда-то позвал, а Галка с Космачевым пошли прогуляться по уже весеннему центру: сырому, остуженному, но все равно как будто новому.

После этой встречи Галка не спала ночью. У нее начались несколько необычные, беспокойные дни. Кто-то далекий и манящий витал над нею, говорил странно, почти плаксиво:

— Ах, Галина Николаевна, ах! Что ж это вы? Я так хотел вас видеть...

Галка удивлялась, но не гнала эти манящие виденья.

Однажды она пережила даже настоящее женское волнение по этому поводу. Оно родилось внезапно при каком-то беглом воспоминании о Космачеве — будто по сердцу пошла трещина: так случается, когда прикоснешься к чему-то утраченному, дорогому. И трат-то в ее жизни особых не было, но жил в душе опыт театра, траты чужих судеб — даже и несыгранных ролей, но все равно прочувствованных ею когда-то, будто прожитых в самом деле. Удивительно было, что сейчас все связывалось с Космачевым — без всякой видимой причины... Удивительно. Но Галка тому уже не удивилась.

Она ждала Космачева, а он не появлялся. Зато приходил Зотов, спившийся театральный герой, теперь характерный

недоумок, просил денег или пел под гитару — всегда одно и то же:

— Старинный бабий романсик, в вашу честь, Галочка...

Она слушала и тосковала. Тосковала и задерживала Зотова подольше: он был связан с Космачевым и оттого был ей приятен — своей отзвучавшей молодостью, пропитой красотой, этим бабьим романсиком, в котором все совпадало с Галкиным настроением:

Луна всходила. За окном Столпов сиянье. А у тебя, в твоей дали, Садилось солнце. И я представить не могла, О чем ты думал, Не видя глаз твоих давно, Не слыша голоса. Свеча горела. А в углу Шептал приемник. Он чьи-то речи бормотал, Он плакал скрипкой О том, что благо велико, Да смертны люди, И расстоянья далеки На белом свете. Луна сияла. То был знак Других событий, Других печалей и судеб, От нас сокрытых. Свеча горела и дымком В лицо дышала. О том, что смертные мы все, Напоминала.

Зотов пел высокомерно, почти надменно произносил слова про сокрытые от нас судьбы, превращаясь на глазах в прежнего героя-любовника, фаворита и грозу молоденьких актрис — в далекие, былые годы; но вдруг надламывался, обмякал, и от ледяного, сатанинского высокомерия одним шагом вступал в полутьму комнаты, навстречу свечному духу и печальному напоминанию. Галка отдавала Зотову последнюю пятерку, провожала его до двери, и с утра — до самой зарплаты — садилась на макаронную диету.

Неизвестно чего ждала Галка. Ждала телеграммы: „Скучаю. Хочу видеть,./* Ждала звонка: „Я приехал...“ Ждала каких-то ясностей, или изменений, или Бог знает чего. Особенно худо становилось по вечерам, когда не занята была в спектакле. Пробовала бродить по городу, шла в парк. Но и на людях было плохо, и плохо — среди пейзажей,, а больше всего давило общежитие, тихий вечерний коридор, тишина под окнами, у магазина. Давила эта тишина и эта неизвестность: запомнил ли? Вспоминает ли? Увидимся ли?..

Много сил уходило на ожидание, на тоску, на любовь. Оттого и радовалась приходу даже Зотова. Оттого и жалела себя. Потом как бы одумывалась и ругала: дурочка, жалеть не о чем, ведь на любовь уходят силы! На любовь!

Она уже думала о любви! Хотя только и было, что чаепитие, тюльпаны да прогулка по городу...

Чтобы отвлечься, хваталась то за одно, то за другое. Вдруг испекла пирог... вдруг устроила генеральную уборку...

— Э, да вы женщиной становитесь, Галочка... — говорил Зотов, поедая пирог в чисто вылизанной ее комнате.