Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его
Шрифт:
— Видишь?
— Вижу, дядя Тихомир.
Учитель зашёл сзади Тверда, взял в свои лапищи кисти юноши, повторил вместе с ним.
— Ладно, до пахоты ещё время есть, отработаете. Покажите мне косой с проворотом.
Братья по очереди исполнили любимый приём Тихомира, но тот лишь плюнул под ноги, топнул ногой, рубанул в сердцах рукой. Братья испуганно смотрели на учителя. Сейчас снова ругаться начнёт.
— Бесполезно… куда Миродар смотрел, ума не приложу. Поздно вас учить, понимаете, поздно! Вы друг друга ударить не можете, куда вам в город? Вас наёмники голыми руками разорвут!
Дядя
Морозный воздух обжёг щёки, зима не сдавалась, небо чистое, высокое. Конец марта в Меттлерштадте обычно уже тёплый, а в этом году почему-то ещё даже снег не весь сошёл. Хорошо: две-три недели до пахоты точно есть, можно тренироваться, не опасаясь, что дядька снова плюнет на учёбу и поставит братьев к сохе. При одном воспоминании о полевых работах у Мечислава начинал песок хрустеть на зубах.
Братья подошли к Тихомиру, постояли, молча перетаптываясь, шмыгали носами, хмурились. Учитель поднял голову, угрюмо посмотрел на юношей.
— Ну что мне с вами делать, а?
— Дядя Тихомир, — начал Тверд, — а может мне…
Младший быстро подбежал к сугробу, скатал небольшую ледянку, и с такой силой зашвырнул в небо, что даже зоркий Мечислав потерял из виду.
— Может мне в пращники пойти, а? Бросаю-то я метко. Только не бросай нас, дядя Тихомир.
— Не бросай, — тихо промычал Мечислав и обнял пахаря-воина. — Пожалуйста.
Тихомир улыбнулся:
— В пращники? Можно и в пращники. Если больше ни на что не сгодишься. Собирайтесь княжата. В город едем.
Доннер
Не след стесняться слёз потери. Даже князю не след. А вот местные как-то отошли подальше, занялись своими делами: к худу ли, к добру — дел полно. Растаскивали покойников, собирали оружие, пересчитывали живых, мёртвых, раненых. Смотрели, кому вначале помощь оказать, кому — потом, кому просто травок дать, чтобы отошёл полегче. Бабы, словно двужильные, после драки начали наводить порядок. Мужики: вот чудо — медленно, но — двигаются! Что значит — привычные к труду. Лишь наёмники, принявшие главный удар, свалились спать прямо на снегу. Так их и тащили волоком до самой наёмной избы. Вернулись твердимировцы, гнавшие степняков за Пограничную. Эти — посвежее, сразу сбросили доспех, остались в одних стёганках, начали помогать.
Стемнело, но полная луна осветила поле битвы: всё видно, как на ладони. Кровь засыпали снегом, разожгли костры для обогрева подмоги, пока не пристроили всех по землянкам. Запахло варёной кониной, видно, той, что ещё недавно шла в атаку. Правильно, чего добру пропадать. Сейчас, небось её на зиму заготавливают, шкуры снимают, разделывают. Глядишь, по обычаю пельменей накрутят. Как ещё столько мяса до весны сохранить? А в пельменях — запросто. Как у нас в Кряжиче, на осеннем забое, помнишь, брат?
Всем городом лепили и в бочки на холодный склад откатывали. Подходи, кто хочешь к писцу, черпай, да вари. Для бедных еда. А помнишь, лентяю одному принесли так он «вот ещё: вари да хлопочи! А ему тогда просто сухарей принесли, а он — вот ещё: мочи да хлопочи!» Мы смеялись тогда над ним, так Хлопотой и прозвали. А нам пельмени нравились. Да с варевом, да со сметаной, помнишь? Возьмёшь горсть,
***
Люди ходили по своим делам, и никто не посмел приблизиться к брату, прощающемуся с братом.
***
Нет среди покойников врагов. Всех хоронили вместе. Разве, двуборовы воины собрали своих погибших, в общий костёр складывать отказались. Змеев сотник отговорился, дескать, своих мертвецов они отправляют к Отцу. Таков обычай. Мечислав, потерянный, решений не принимал, перечить обычаям не стал, тем более — сотня потеряла всего шестерых. Всё-таки, главный удар приняли на себя Броды.
Долго думали, как жечь женщин. Вторак напомнил, что часть из них — жёны, всё — по обычаю.
— А девки незамужние? — спросил Тихомир.
— А как ты хочешь? Можно, как младенцев, к отцам. Но, вообще-то, есть между Озёрском и Меттлерштадтом маленькое племя баб-воительниц. Их хоронят со всеми почестями.
— С вилами? — пытался ухмыльнуться воевода и осёкся. В этой драке и с вил степняков снимали.
— Что ты пристал… с чем погибли, с тем и хоронят. К тому же, не настолько мы богаты, чтобы с оружием хоронить, не те времена.
— «Мы», значит. — Тихомир посмотрел на раджинца, покачал головой. — Всё-таки «мы». Добро. Уже не мужики эту землю берегут. Отныне все люди в ней — защитники.
Так и выкрикнул перед тем, как поднести факел к погребальному срубу.
Шкуры лошадей сожгли в общем огне крады. Духам и шкур хватит.
Впервые на местных землях хоронили женщин-воинов. И замужних и девок. И трёх маленьких девочек, затоптанных почти до неузнавания — подсекали ухватами ноги степных лошадей.
Ёрш оказался тяжело раненным — отсекло левую руку. Оказывается, при новом князе он стал воеводой. Теперь, по кряжицкому уложению, Ёрш — боевой князь. Придя в себя, поняв, что с ним произошло, всё орал песню Густава Меттлерштадского об одноногом райтаре, свистел соловьём, потом ругался так, что ни один степняк, услышь его, не остался бы раскосым. Потом — хохотал в истерике. Благодарил богов, что не отняли правую.
Вторак не выдержал, опоил калеку, обещав уложить в сон дня на три.
Слёз на краде не было — кончились к утру после боя. Мечислав взял братову серьгу, привязал на верёвочку рядом со своей, поцеловал и поклялся за всё расплатиться с тем, кто всё это задумал.
Тихо так поклялся.
Чтобы боги не слышали.
После тризны Тихомир куда-то пропал. Мечислав, сам не в себе от потери, искал с кем надраться крепкой медовухи, но воеводы как след простыл. Улька, видя состояние мужа, намекнула, где он ещё не искал, тот пожал плечами и посмотрел на Змееву Башню. Вторак, было, пошёл следом, но под тяжёлым взглядом остановился, сослался на большое количество раненых.