Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его

Смирнов Владимир

— Отец не прощает убийства своих детей. Мне дано право помогать тебе. Многим не смогу: только сведеньями. Сейчас могу сказать: змеёныши отправились подгонять подкрепления. Степняки не ожидали отпора и затихли. Но стоять тебе ни к чему. Сосчитай своё войско и громи врага за Пограничной, не дай хакану собрать войска.

***

Ерша разместили в избе Вторака, где вечно пахло сенокосом. Дважды он пытался отравиться снадобьями волхва, но становился от этого только здоровее. Даже культя начала зарастать быстрее. Кто же знал, что на столе раджинец оставляет только то, что нужно для увечного…

Мечислав всё медлил войти, ссылался на дела, сколачивание войск из прибывших, тем более,

покинувшие Кряжич наёмники нипочем не хотели воевать с дружинниками. Пришлось устроить прилюдную порку и напомнить, кто решил исход драки. Одни мальчишки колотили других. Кореневцы — заслоновцев, заслоновцы — кореневцев. Порой, чтобы не размежевались, били сами себя. Не хотите слушать князя, щенки — слушайте розги. Тихомирова наука.

Дальше дело пошло легче. Со сведениями, даваемыми Двубором, повторили давешние набеги на степняков. Только если раньше, до битвы под Бродами, Тихомир ходил с неполной полусотней, теперь громили и двумя, и тремя к разу. Длинноногие лошади настигали мелкие отряды, перебивали и исчезали так стремительно, что среди степняков началось смятение.

По слухам, кочевники боялись собирать орду под началом такого невезучего хакана, начался ропот на шаманов, что отняли всю удачу у отдельных племён, а хакану — не дали. Говорят, верховного шамана даже отдали в жертву Матери Степи, но та унесла его живым. Ни один степняк не решился это толковать.

Сами «пахари» возвращались почти без потерь.

Несколько попыток перейти Пограничную степняки всё же сделали. Думали — раз войска в набегах — можно ударить в спину. Но стену к тому времени уже достроили, обороной в отсутствие Мечислава командовал калечный Ёрш, умело распределив защитников и не забывая поджигать лёд на Бродах. Набеги на степняков дали свои плоды: те, по сведениям Двубора, не могли собрать большое войско для войны. Правда, для обороны своего главного города орду собрали приличную. Это не важно, говорил Мечислав. Важно — не нападут.

Улька одобрилась, ходила задумчивая, улыбчивая. К середине зимы стал заметен животик. Бабы принесли в подарок платье с вышивкой, запретили все работы. Да только не знали, что в голове у неё не та тягость. Ребёнок, разве это печаль? Муж избегает старого друга, обходит стороной, словно прокажённого, ни мира, ни войны. Что может быть тягостнее? Выгнал бы к Змею, может быть и легче стало обоим.

К концу зимы не выдержала. Приготовила Мечиславу подарок.

Уставший, замерзший, словно кусок льда, муж ввалился в тёплую избу. Стянул сапоги, прошлёпал босой, разминая на ходу пальцы ног, в «палату», как со смехом говорили о единственном помещении и, застыл, будто разучился двигаться.

Однорукий воевода сидел за уставленным столом, пил брагу, чокаясь с Тихомиром. Разве что — не улыбался. Не улыбался. И на том спасибо.

Глаза Мечислава сузились, голова ненароком повернулась к сеням, где оставил меч. Меч в сенях, как и положено. Да только в руках испуганно смотрящей жены. По взгляду видно — нипочём не отдаст.

Тихомир сложил руки на столе, Ёрш — напротив — вытянул единственную руку ладонью вверх.

Молчание затянулось. Никто не решался начать. В глазах Ерша Мечислав видел боль и раскаяние, но это подстёгивало гордость. Раскаивается? Значит, есть за что. Если есть за что, значит — виноват. Раз виноват, значит не грех и помариновать лишний раз.

Вот, только грудь почему-то жжёт. Воспоминания нахлынули, остановили прилив ярости. Левая рука полезла за рубаху, достала раскалённые серьги, сжала в кулаке.

— Нельзя, Ёрш, добру пропадать. Беда может случиться.

Глава четвёртая

Вот оно, счастье, княгиня Милана Желанная.

После изгнания Мечислава,

девушка, по наставлению прадеда, настояла на пышной свадьбе с Твердимиром. Родства с Четвертаком, конечно, не скроешь, так хоть прикрыть родство со старшим из братьев. Да, мол, было, но что было — то было, зато тут — всё честь по чести. И хотя время не очень удачное — конец лета, сбор урожая, примета плохая, да Кордонец сам обещал всем, кто придёт на праздник, покрыть недостачу из своей казны. Покрыли. Ещё как покрыли. Тверд предложил поделить расходы из княжьего сундука. Сам предложил, никто за язык не тянул. Молод ещё, не понимает, что княжий сундук — серебро кряжицкое, на чёрный день, да больно уж расходы велики оказались. А серебро — дело наживное.

А потом — выкидыш. И ещё один. Баба Яга еле с того света выходила, всё приговаривала — перетравила себя Миланушка, дитятко. Не держутся в нутре детишки. А мож-буть и не в ней дело, мало ли, мож-буть в князе молодом. Утешала. Да только Милана сама начала понимать — натворила. Плакала ночами, к мужу не подходила. Тот запил, по сенным девкам начал бегать, доказывая — не в нём дело. Оказалось — не в нём. Все три понесли, словно по команде.

Ещё сильнее муж отстранился, приняв гонца от Рипея Блотинского. Не будет ноги Рипея в землях Кряжича! Как же так? Там брат подмоги ждёт, а этот… этот… да ещё в середину осени гонец вернулся из Брод. Мечислав говорит, наёмников примет, а кто из дружины придёт — того сам зарубит. Три дня Тверд ходил чернее тучи, глядя на сборы наёмников. Милана боялась подойти, пока прадед не нашептал: к воеводе надо слово держать, не к князю.

Ёрш сразу согласился идти против мечиславовой воли, да ещё так яро всю ночь уговаривал Тверда, что на следующий день оба проспали в перегаре почти до вечера. А вечером, проспавшись, муж велел собирать дружину, да нагонять наёмников.

Месяц от мужа вестей не было. Да лучше б и ещё месяц не было, чем такие.

Погиб Твердимир, князь Кряжицкий. Первым на выручку брата кинулся, настигла его степная стрела. Так из княгини Кряжинской, Милана стала вдовой княгиней Миланой Желанной. Самой богатой невестой в городе. Первым указом отдала все дела Опоре — по малолетству да неразумению в делах княжьих, а сама всё сидела в дальней комнатке за приёмной палатой, да плакала втихомолку. Появлялась лишь на торжествах, да на приёме послов. Каких там послов… меттлерштадские купцы — всего и послов. Да Баба Яга еду и судно таскала, больше никому Милана в этой жизни не доверяла. Ну, прадеда иногда пустит.

— Пропала я, мамка. Сама себя сгубила, — началом зимы в который раз запричитала княгиня. — Сижу в золочёной клетке — ни мужа, ни детишек. Так хоть четвертаковский был бы, а клетка у дедушки, небось, не хуже палат княжьих.

— Полно, деточка, полно. Может и правда то Тверда… нетвёрдость была.

— Да как же Тверда, если от него вон девки пузатые ходят?

— С чего ты взяла, что от него?

— Как?

— А ты не знаешь? — буркнула Баба Яга таким тоном, что её сразу захотелось задушить. — Мать-то мы всегда узнаем, а отца кто разглядит? Нету, доченька, ещё такого колдовства. На всём белом свете ни один отец за своих детей не поручится. Принимает на веру.

Старуха прикусила язык, а Милка её уже и не слушала, слёзы высохли сами собой. А ведь и правда! Кто у неё был? Четвертак, Мечислав, Тверд, мир его праху. А они, небось, семя своё по всему свету рассеяли. Глаза девушки загорелись огнём, пальцы вцепились в рукав мамки.

— Надо просто проверить, да? Просто проверить! Как же я сама не догадалась! И ты молчала, старая!

— Надо было тебе время, доченька. Если получится, мы ребёночка за твердова выдадим.

— Сроки то, сроки. Надо было сразу!