Знаки безразличия
Шрифт:
– Да ну, тёть Дусь, придумываешь всё вечно. Глупости говоришь. Разве ж они плохие люди?
– Люди-то, может, и хорошие...
– загадочно проговорила тётя Дуся и, наклонившись к коту, забормотала ему что-то ласковое и неразборчивое, как младенцу.
– И всё же Зое жилось нехорошо, так?
– Да хорошо ей жилось, - вмешалась 'лыжная шапка'.
– Комната своя есть, шмотки дорогие, велисопед (она так и сказала 'велисопед'), коньки с колёсиками... С жиру бесятся, с жиру. Разве ж её Катька или Вадим тронули хоть раз, а?
– Не тронули, - с
– Только у них друг с другом любовь, а девочку побоку. Лучше б не рожали. Оттого она и сбегала уже к бабушке в деревню, и в этот раз сбежала, только подальше. Помяните моё слово.
– Ты-то, баб Дусь, в её возрасте так хорошо жила? Шоколад, мясо ела каждый день? Платьев и пальтов у тебя сколько было, а? Все на один крючок вешались, небось.
– 'Пальтов', - зло передразнила её старушка.
– Как чай пить, так лэди, а как по-русски нормально сказать, так Фрося Бурлакова. Пальто-то у меня, дорогуша, может, и одно было, да мои родители меня любили. А Зойка эта, даже когда совсем крохой была, за ручку мать никогда не держала. Идут Катька с мужем, обнялись, воркуют, как два голубка, а дитё сзади бежит, едва поспевает, даром, что в машины носятся туда-сюда. Они, Клава, друг друга любят, а Зоя им только мешает. Беда это, ты пойми. Всё. Хватит болтать, - с этими словами тётя Дуся ловко подхватила на руки кота и пошла к двери.
Клава с недовольным лицом засеменила сзади, пытаясь отряхнуть налипшую грязь с кончика палки.
– Хорошенькое дело, - протянул Крайнов.
– Вот как оно, оказывается.
Дверь им открыли сразу после первого звонка, ничего не спрашивая. На пороге стояла полная женщина с ярко-рыжими коротко стрижеными волосами. На ней было цветастое платье, на шее - массивная аметистовая шайба. Увидев Нину и Крайнова, она смутилась и, съежившись, отступила вглубь коридора. Радостно-взволнованное выражение исчезло с её лица, как стёртое губкой.
– Здравствуйте. Мы хотели бы поговорить с Екатериной или Вадимом Ремизовыми...
– Ну, я Екатерина, что вам?
– грубовато отозвалась женщина, теребя аметистовую шайбу.
– Если из газеты, говорить не стану, и не надейтесь...
– Мы из Федеральной службы розыска пропавших, - перебил её Крайнов.
– Нужно поговорить.
– Хорошо, проходите. На кухню, вот сюда. Разуйтесь только на коврике, я только полы помыла.
Нина нахмурилась. Похоже, что тётя Дуся не соврала: в семье не очень-то опечалены исчезновением Зои. Хотя, оборвала она саму себя, все люди по-разному переживают горе, может быть, у человека такая реакция.
– Вы уходить собрались?
– мягко начал Крайнов.
– Мы вас надолго не задержим.
– С чего вы взяли? Никуда я не собралась, - раздражённо ответила Екатерина, освобождая плюшевый кухонный диванчик от кипы глянцевых журналов.
– Вы нарядились, я думал, мало ли, в гости собрались...
– Не время по гостям расхаживать, у меня дочь пропала, уж вам ли не знать. А дома я всегда так хожу. Глупость это - хранить вещи до 'лучших дней'. Никогда
Екатерина говорила быстро, нечётко, проглатывая окончания слов. Её фразы налезали друг на друга, как строчки в тетради нерадивого первоклассника.
– Вы правы. Но дверь всё-таки нужно с осторожностью открывать. Вы ведь нас не знаете. Я, конечно, понимаю, что вы ждёте дочь...
– Я ждала не дочь, а мужа, - раздражённо выпалила Екатерина и осеклась.
Повисло неловкое молчание. У Крайнова дёрнулась щека, но он тут же совладал с собой и спросил:
– Он на работе?
– Да, но обедать ходит домой. Не потому, что у нас денег нет, просто у него больной желудок, и ему нужно кушать домашнее, - зачем-то пояснила она.
Нина сжала под столом кулаки. Рыжая женщина раздражала её. Несмотря на сильную полноту, она двигалась мягко и грациозно, словно танцуя. Освободив диванчик и стол, она как ни в чём не бывало взяла красную пластиковую лейку и стала поливать цветы на подоконнике. Казалось, её совершенно не волнует, что приключилось с несчастной Зоей. 'Надо в лоб спросить, - кипятилась Нина, - не они ли с её обожаемым мужем сделали что-нибудь с девочкой'.
– Почему вы назвали дочь Зоей?
– вдруг спросил Крайнов.
– Что?
Округлые руки Екатерины замерли. Вода выплеснулась мимо цветочного горшка, прямо на подоконник.
– Я спросил, почему вы назвали дочь Зоей, - спокойно повторил Крайнов.
– Почему?
– затараторила Екатерина, взяв себя в руки.
– В смысле почему... как нравилось, так и назвали... Захотелось. К чему вообще этот вопрос?
С досадой прищёлкнув языком, она промокнула лужицу на подоконнике салфеткой. Нина успела заметить, что руки у женщины дрожат.
– Из любопытства.
– Что? Кто вы вообще такой? Даже менты, которые не хотели принимать у меня заявление...
– Зоя - это жизнь. Разве она была вашей жизнью?
У Нины перехватило дыхание. Да что он говорит? С ума, что ли, сошёл? Жалобу захотел? Да и некрасиво это... 'Испанский стыд - это чувство стыда за поступки другого человека', - всплыла у неё в памяти цитата из журнала, который предлагали в самолёте. Может, финский, а не испанский? Какая разница!
– Да как вы смеете!
Екатерина выпрямилась и стояла, нависая над ними, с пылающими от гнева щеками.
– Почему Зоя убежала в первый раз?
– невозмутимо задал вопрос Крайнов.
– Уже натрепали, - неожиданно спокойно ответила Екатерина.
– Да, мы живём не так, как другие семьи. Мы много времени посвящаем друг другу, потому что, - она сделала театральную паузу и продолжила с нажимом, - мы любим друг друга, а не сошлись от безысходности или по залёту, как другие. Но это не значит, что мы не заботились о Зое. Мы обеспечивали её всем необходимым. Хочешь ролики - вот тебе ролики, велосипед - пожалуйста, краски и кисти... Вы знаете, сколько стоят принадлежности для рисования? Вы хоть представляете, во сколько людям сейчас обходится ребёнок?