Знаки безразличия
Шрифт:
– Кофе не хотите?
– сипловатым голосом спросила она.
– Нет, спасибо, - мягко отказалась Нина.
– Нет, - холодно ответил Крайнов.
– И вам бы, Елена Сергеевна, бросить пить. Рита вернётся - обрадуется.
– Она не вернётся. Рита умерла, - и, выхватив из кармана плоскую бутылку дешёвого коньяка, Алфимова сделала несколько торопливых крупных глотков.
Прабабушка танцевала с шифром на выпускном институтском балу у императрицы. Нина почему-то всегда думала, что шифр - красивый газовый шарф, но оказалось, что это штука с монограммой и лентой вроде ордена.
Портрет прабабушки - очень
14 сентября 1941 года, когда бабушке было двенадцать, её мать пропала. Никто не знает, что с ней стало в ужасной блокадной сумятице - погибла ли она под страшной бомбёжкой или выжила, потеряв память? Бабушка искала её всю жизнь, да так и не нашла даже следа. Остался только портрет, с которого, не старея с годами, грустными красивыми глазами смотрела на своих потомков молодая, но очень серьёзная барышня.
Потом пришла похоронка на прадеда. Бабушка тогда уже жила на Васильевском, в этом самом доме, у своей бездетной тётки по отцу. Тётка Люся была глуповатой и сварливой, любила только кино, платья да конфеты. До войны все считали её пустышкой, а потом уже некому было задумываться о её характере. Каждый день Люся, над который когда-то посмеивалась вся прадедова семья, отделяла половину своего пайка и отдавала племяннице, а если та пыталась возразить, визгливо ругалась страшными словами.
Люся работала сначала в эвакогоспитале на Суворовском и чудом не погибла, обменявшись сменами с подругой, потом дежурила в больнице Эрисмана, а в конце уже нигде не работала, молча лежала под двумя одеялами, отвернувшись к стене. В марте сорок второго её - длинную, высохшую - увезли на Пискарёвское кладбище.
Сколько Нина себя помнила, бабушка каждый год в начале марта ехала туда на трамвае и автобусе со своей потёртой коричневой кошёлкой, покупала в стеклянном киоске тонкие, болезненные красные гвоздики, и, вставая на колени прямо в подтаявший снег возле каждой могилы, доставала из газетного свёртка кусочки чёрного хлеба и конфеты. По одной 'пайке' на каждую плиту. Где именно лежит Люся, не знал никто. До утра следующего дня бабушка ни с кем не разговаривала, только стояла у окна и смотрела, как по бульвару идут люди.
Бабушка выросла красавицей: не очень высокая, статная, с иссиня-чёрной косой толщиною в локоть. Глаза у неё были зелёные, как незрелый крыжовник, и смотрели с хитрецой. Её невозможно было не любить. Она оказывала на людей какое-то гипнотическое воздействие: каждый стремился ей помочь, услужить, отзывались о ней всегда с теплотой. Её окружали толпы поклонников, говорили даже, что тенор из Кировского театра носил ей огромные букеты цветов, а один юноша едва не повесился в дровяном сарае, когда она ему отказала.
В двадцать два года бабушка неожиданно для всех вышла замуж за едва знакомого рабочего, который был на десять лет старше неё, вдобавок ещё и пил горькую. У Нининого деда было рябое, желтоватое, очень некрасивое лицо с высокими уральскими скулами и злые, пронзительные глаза, которые и привлекли бабушку. Много лет спустя, смеясь, она утверждала, что дед был сибирским шаманом. Он прошёл всю войну, дважды был тяжело ранен и один раз контужен, потом его
Бабушка годами ходила по больницам, ездила в санатории, пару раз её водили к какой-то 'бабке' в Свечной переулок, но время шло, а забеременеть так и не получалось. Врачи в один голос уверяли, что это последствия блокады, и ничто ей не поможет, но вышло по-другому. На тридцать шестом году жизни бабушка узнала, что ждёт ребёнка. В то время выносить и родить ребёнка в таком возрасте было непросто. Беременность протекала тяжело: бабушка едва могла ходить, её постоянно тошнило, по ночам у неё ужасно болела спина и ноги. Дед, правда, почти перестал пить, но от этого только больше стал изводить её мелочными придирками.
Однажды, отчаявшись добиться от деда сочувствия, бабушка воспользовалась его отсутствием и пошла к часовне Смоленском кладбище. Она не была верующей, не знала ни одной молитвы, поэтому просто остановилась в тени возле заколоченной часовни, наслаждаясь тишиной и покоем. И в этот момент до её слуха донеслись чьи-то рыдания. В высокой траве за часовней кто-то плакал так горько, как будто у него рвалось сердце. Это был не плач, а вой - высокий, нечеловеческий, как у попавшего в капкан зверя. Преодолев страх, бабушка выглянула из-за угла и остановилась, как громом поражённая. Цепляясь за траву, между могил ползал на коленях, бился лбом о землю и дрожал, как в лихорадке, человек. Она узнала его по спутанным в колтун на затылке грязным волосам, по разорванной на локте рубашке, которую он надел утром, чтобы насолить ей, по разбитым кулакам, по всей его несуразной, жалкой фигуре. Зачем он пришёл сюда - замаливать грехи или благодарить за долгожданного ребёнка? Бабушка так и не узнала, она почти бежала прочь, задыхаясь от непривычной тяжести в животе. Много лет спустя, сидя у постели умирающего деда, она задала ему этот вопрос. Он промолчал, сжав губы в нитку, снова став на минуту тем злым, упрямым и жестоким человеком, который много лет портил им обоим жизнь.
Бабушка считала, что таким его сделала война. Однажды в минуту откровенности дед признался ей, что в юности был добрым и смешливым парнишкой, любил играть на гармони, пел частушки собственного сочинения и слыл первым плясуном на деревне. Он рассказал тогда, что попав на фронт, постоянно ждал смерти, был уверен, что вот-вот погибнет. Один за другим лишились жизни три его брата - молодые, красивые парни. Дед до войны тоже был симпатичным, а когда вернулся летом сорок пятого, то едва не расколотил витрину, в которой увидел своё отражение: из стекла на него смотрел уродец со злыми стариковскими глазами.
Удивительно, но после рождения мамы деда как будто подменили. Несмотря на то что с бабушкой он по-прежнему ругался, злоба в нём несколько поостыла, он стал мягче, спокойнее и терпимее. В маме он души не чаял. Мама рассказывала Нине, как однажды, когда у неё была скарлатина, дед в два часа ночи побежал на Петроградку пешком и привёл знаменитого педиатра, светило медицины, и что для этого ему пришлось валяться у доктора в ногах. Бабушка, просыпаясь по ночам, часто видела, как он сидит возле маминой кроватки и смотрит на неё, не отрываясь. По её словам, он любил дочь так же сильно, как ненавидел жену.