Золото

Клив Крис

В какое-то мгновение Кейт резко остановилась прямо посреди улицы. Пешеходам пришлось ее обходить.

Она обхватила голову руками и попыталась подумать. В мирное, так сказать, время не существовало оправдания для столь неожиданного перехода от милого флирта к серьезному визиту в больницу. Никакой эмоциональной юриспруденции, конечно, не существовало. Просто Кейт сомневалась в собственных чувствах. Давали ли они ей право желать того, чего она так хотела: посидеть возле постели Джека, подержать его за руку и, может быть, немножко поплакать. Да-да, это точно: очень хотелось плакать. Рядом с ним, ради него, о нем? Этого она не знала.

Если бы она увидела на улице кого-то, кто так же вот, как она,

стоял, обхватив голову руками, она бы тактично отвела взгляд. Разве это нормально? Разве другие женщины так сходят с ума – хотя бы наполовину? Или это неотъемлемая часть той насыщенной, интенсивной жизни, которую она для себя выбрала? Возможно, она вовсе не переигрывала. Возможно, это ее настоящие чувства – столь острые, что терпеть их было невыносимо. Тринадцать лет они дремали, подавленные интенсивными тренировками, а прорезались, как коренные зубы.

Кейт застонала. Так вот почему мало кто становится гонщиком, мало кто тренируется по семь часов в день. Вот почему люди позволяют себе пить спиртное, толстеть, тусоваться с приятелями по вечерам. Они так живут, чтобы эти невыносимые чувства не застигли их врасплох. Сердце Кейт билось болезненно часто, а ее мысли смешались. Она в отчаянии сжала кулаки и зажмурилась.

Яркое утреннее солнце уступило место предвечернему сумраку. Первые капли дождя упали на тротуар. Пешеходы зашагали быстрее, стремясь где-то укрыться. Возник удивительный запах весеннего дождика – запах юности и свежей воды, – прорвался сквозь выхлопные газы. Кейт смотрела, как редеет толпа, и гадала, что страшнее: то, что она такая же, как все, или наоборот – что она не такая? Если все люди так же чувствительны, то как они выживают? Как вытерпеть все эти разрывы, разломы, сдирание с тебя целых слоев, до костей – тех, которыми ты прикреплен к другим? Если она позволит себе влюбиться, очень скоро от нее ничего не останется. Сохранится только память о ней во вдохах и выдохах этой разбегающейся в разные стороны толпы.

Нет, ей нужно ехать домой: завтра придется встать в пять утра и отправляться на тренировку. Кроме того, она работала персональным тренером в фитнес-клубе, а по вечерам училась в колледже, чтобы через два года получить диплом массажиста. У нее были друзья. И люди, которые в ней нуждались.

Кейт снова пошла вперед, к станции. Казалось, она сама себя направляет, но при этом каждый шаг, уводящий ее от Джека к каждодневной, привычной жизни, казался таким зловещим… Ох, она была слишком юной для столь серьезных мыслей. Она заметила, что ее ноги в кроссовках все медленнее и медленнее передвигаются по мокрому тротуару. Прочные подошвы завели долгие разговоры с промокшими окурками сигарет и расплющенными комками жевательной резинки.

Если она сейчас повернет назад и пойдет к Джеку, она утратит самое главное – целеустремленность. В конце занятий по этой самой программе она собиралась поехать домой и ждать вызова из Британской федерации велосипедного спорта. Отличный был план, а теперь… Рассвет и закат, яркий свет и печальные сумерки – все смешалось в ее сознании. Самый волнующий момент в ее жизни. И в то же время – самый болезненный, горестный.

Ей было всего девятнадцать лет. Она как вкопанная остановилась на полпути к станции, развернулась и бегом помчалась в больницу, к Джеку.

Едва дыша, она вошла в широкий коридор отделения интенсивной терапии. Вдоль стен стояли коричневые пластиковые стулья. Медсестры ничего конкретного сообщить не смогли и велели ждать. Она просидела в коридоре час, читая буклеты о смерти и ее причинах, а новостей все не было.

Кейт очень устала от тренировок, а поэтому улеглась на три стула, накрылась пальто и уснула. Ей снился Джек. Когда она проснулась, за окнами было уже темно. Коридор освещали люминесцентные лампы. В матовых

акриловых плафонах лежали сухие мертвые мухи. Первым делом Кейт разглядела светильники, а уж потом увидела лицо пожилого мужчины, смотрящего на нее. Она села и заморгала спросонья. Мужчина был очень похож на Джека, только вроде как неживой. Кейт прижала ладонь к губам, чтобы не закричать.

Рядом с мужчиной стояла женщина и держала его за руку. Женщина прошептала:

– Ты ее напугал.

Так это сон или явь? Кейт не очень-то понимала. Мужчина смотрел не то враждебно, не то с интересом. Пожалуй, то и другое вместе.

– Ты пришла к Джеку? – спросил он. Кейт села, судорожно прижала к себе пальто.

– М-м-м. Да.

– Гонщица?

– Да. Меня зовут Кейт.

Мужчина уставился на нее в упор. В чертах его лица было так много от Джека, что это просто пугало. Кейт отчаянно моргала, стараясь окончательно прогнать сон. Она сжала колени: между ног было влажно. Ей вдруг стало не только страшно, но и стыдно. Образы из ее сна угасли. «Не издавала ли я во сне каких-то звуков?» – в ужасе подумала она.

– Это ты – та девчонка, из-за которой разбился наш мальчик?

О боже… Так это родители Джека! Кейт отрицательно покачала головой.

– Тогда почему ты здесь?

Кейт почувствовала, что краснеет.

– Ах, отстань ты от бедной девочки, – сказала женщина.

– Роберт Аргалл, – представился мужчина. – А это моя жена, Шейла.

Шейла была в синих джинсах, голубой футболке и бежевых замшевых туфлях, стертых по бокам до блеска. На вид лет сорока. Худая и бледная. Кожа с желтоватым оттенком. Сухие, ломкие волосы, голубые глаза, под глазами круги. Выглядела она плохо – не как кто-то, кого избивают, скорее, как кто-то, потребляющий нечто скверное, ядовитое. В небольших количествах, но долгие годы. Кейт почему-то легко представила, как эта женщина тайком спускается к буфету, стоящему под лестницей, снимает крышечку с банки гуталина и нюхает, а может, и лижет. Потом спешит в кухню и готовит Роберту чай. А Роберт как выглядел? Пожалуй, как человек, способный довести тебя до того, что тебе захочется попробовать гуталина.

Шейла опустила глаза и принялась мять в руках джинсовую куртку.

Роберт был ниже ростом, чем его сын. Поджарый, лысый, болезненный, кожа желтая, грубая. Он, конечно, напоминал Джека, но, похоже, выкурил из себя жизнь. Кейт не могла избавиться от мысли о том, насколько Джек красив – словно райская птица, вылупившаяся из маринованного яйца, – настолько отравленными выглядели его родители.

Роберт и Шейла сели у противоположной стены, лицом к Кейт, оставив между собой свободный стул. На этот стул Роберт положил ключи от машины и сложенную в несколько раз газету – из тех, где на первой странице публикуют фотки девиц с голыми сиськами, а поверх сосков малюют звездочки – чтобы никто не почувствовал себя оскорбленным. Рядом с ключами Роберт положил маленькую зажигалку и пачку Benson & Hedges на десять сигарет. Воздух вокруг него сразу наполнился горьковатым запахом сигаретного дыма и старой кожи – на нем была коричневая кожаная куртка с погонами. Он сидел и смотрел поверх Кейт, уставившись в одну точку.

– Наш сын приехал, чтоб успехов в спорте достичь, а не за девками волочиться. Так что ты ничего такого в голову-то не бери. – Его взгляд медленно скользнул вниз и наконец остановился на лице Кейт. – Ясно?

Даже белки глаз у него были желтыми. Шейла покраснела, крепко сжала свою куртку. Не глядя на Кейт, сказала:

– Извини, Кейт. Мы люди простые и откровенные. А ты не знаешь, какая там у нас жизнь. Для нашего Джека спорт – единственный шанс выбраться.

В подтверждение своих слов она несколько раз кивнула. Роберт взял зажигалку, почиркал колесиком.