Золото
Шрифт:
– Как из больницы позвонили, мы прямиком сюда, – сказал он. – Мы даже не знали, живой он или мертвый.
– Живой или мертвый, – эхом повторила Шейла.
– Мы по М6 ехали, – добавил Роберт. – А бензин по фунту за литр. Но ведь он же наш сын.
Шейла повторила:
– Наш сын.
– Мне очень жаль. Простите, – вырвалось у Кейт смущенно.
Она сама не знала, почему так сказала. Ей снился Джек, а потом она проснулась и увидела перед собой его родителей – это уж слишком. Она поспешно попрощалась, взяла свою спортивную сумку и торопливо зашагала прочь по коридору.
И
Ежась от стыда, в темноте, под дождем, с тяжеленной сумкой, она добралась до станции Пикадилли, где едва успела на последний поезд до Грейндж-овер-Сандс. Потом добралась на такси до дома и почти всю ночь смотрела в окно на черные волны, лижущие берег. Утром Кейт на тренировочном велосипеде доехала до станции и снова купила билет в Манчестер. Она была настолько измучена, что у нее уже не было сил удивляться собственным поступкам. Она успела на первый поезд, идущий к югу, робко устроилась в углу вагона, быстро наполнявшегося пассажирами. Даже храбростью она похвастаться не могла – сидела, сложив на коленях руки и отвернувшись к окошку. Поезд мчался на такой скорости, что струи дождя рисовали на окнах горизонтальные линии. Кейт смиренно ждала унижения, в реальности которого ни капли не сомневалась.
Шагая по Пикадилли, как узник, приговоренный к смерти, тяжело передвигая ноги, она добрела до больницы и поднялась по лестнице в интенсивную терапию, где медсестры сообщили ей, что Джека перевели в палату. В ушах звенело от голода и недосыпа. Кейт долго бродила по коридору, разглядывая яркую маркировку, пока не нашла палату, в которую поместили Джека. Она остановилась и прижала ладонь к стальной пластине на тяжелой двустворчатой двери. Как Джек откликнется на ее появление? Наверное, сначала посмотрит на нее недоверчиво, потом смущенно, а потом – с жалостью. Кровь часто-часто застучала в висках, в глазах потемнело, казалось, сейчас она упадет в обморок.
Кейт толкнула обе створки дверей. Посреди полупустой палаты возвышалась кровать, а на ней спал Джек. Светло-зеленые простыни, шея закована в корсет, сломанная нога подвешена на вытяжке. А рядом с кроватью на коричневом пластиковом стуле сидела бритоголовая, в черном пуховике, явно не сомкнувшая за ночь глаз Зоя. Она нежно держала пальцы Джека двумя руками.
Когда в палату вошла Кейт, Зоя оглянулась.
Их взгляды встретились. Глаза Зои, наполненные страхом, вызовом и тоской, Кейт не сможет забыть никогда. Она помнила их даже теперь, столько лет спустя, хотя давно считала Зою подругой.
Кейт оторвала два листочка туалетной бумаги, положила один на другой и осторожно опустила на поверхность воды в унитазе, чтобы накрыть последнюю прядь волос Софи. Бачок успел наполниться, и Кейт снова нажала рычаг и смыла в канализацию волосы вместе с бумагой. Удостоверившись, что теперь ничего не осталось, она закрыла крышку и снова села. Ярко светила голая лампочка. Кейт случайно задела серый, растрепанный шнурок, с помощью которого включался и выключался свет. На его конце раскачивалась из стороны в сторону золотая медаль,
Джек в третий раз услышал шум сливного бачка.
– У тебя там все в порядке? – крикнул он.
– Все нормально! – ответила Кейт. – Просто мою этот чертов унитаз.
Джек улыбнулся. Как это похоже на Кейт – как это похоже на них обоих… Они терпеливо сносили беспорядок – ведь в доме растет ребенок, – но иногда теряли терпение и доводили до идеальной чистоты унитаз, раковину или кухонную плиту – словно эта усердная чистка могла заставить выстроиться по стойке «смирно» другие неодушевленные предметы их жизни. «Может быть, – подумал Джек, – стоит нанять уборщицу?» Это было бы хорошо и для него, и для Кейт. Да и здоровью Софи никакого вреда не будет, если поверхности в доме вымоет и почистит кто-то другой, у кого к этому лежит душа, а не они, входящие в тысячную долю процента населения Земли из-за блестящих показателей емкости желудочков сердца при анаэробном пороге.
Джек начал насвистывать задорную мелодию.
Софи, шаркая тапочками, вошла в кухню и вдруг уселась на пол, выложенный белыми и синими керамическими плитками. Осела, как крыша, отяжелевшая от дождя.
– Ты руки вымыла, моя уже большая девочка?
Софи ничего не ответила и уставилась на пол. Это было на нее не похоже.
Джек устроился рядом с ней.
– Все хорошо?
– Отлично.
– Точно?
Софи прижала ладони к полу и принялась сплетать и расплетать пальцы.
– Плохо себя чувствуешь? – догадался Джек. Софи растерялась, но покачала головой.
– Умница. Ты поправляешься. Если у тебя слабость, значит, химия уже действует. Мы начали этот курс четыре дня назад, верно? Слабость – знак того, что твоему организму становится лучше.
Софи изумленно вытаращила на отца глаза. Джек улыбнулся. Когда дочь смотрела на него так, словно он чокнутый, она на миг казалась ему здоровой.
– Софи?
– Что?
– Даже если тебе кажется, что я – полное дерьмо, все равно я твой папа, ясно? – Джек сжал плечи дочери. – Мы победим эту болезнь, мы останемся непреклонными.
– Я хочу остаться сильной.
– И непреклонной!
– Какая разница?
– Быть непреклонной, Софи Аргалл, означает вот что: ты стоишь перед расстрельной командой, тебе предлагают завязать глаза, а ты говоришь «не надо».
– Почему?
– Чтобы искать путь для побега – до последней секунды. Командир взвода спрашивает, есть ли у тебя последнее желание, и ты говоришь: «Да, сигаретку…» – а потом куришь медленно-медленно и все время ищешь глазами путь для побега – и находишь! Вот что такое непреклонность.
– Это курение.
– Ну ты же понимаешь, о чем я говорю.
– От курения бывает рак. Так говорит доктор Хьюитт. Джек усмехнулся.
– Слушай, детка, можешь передать доктору Хьюитту от меня вот что: если я хоть раз увижу, что ты куришь, – если только ты не будешь стоять перед расстрельной командой, – я тебя сам пристрелю.
Софи смотрела на него спокойно, Джек вдруг почувствовал чудовищную усталость.
– Ох, милая, я говорю все это лишь потому, что люблю тебя, а не потому, что мне так уж хочется увидеть, как тебя убивают. Это просто часть моей работы папой, понимаешь? По той же причине я так строг насчет того, чтобы ты вовремя ложилась спать и чистила зубы. Непреклонность всегда и во всем, поняла?