Золотое дно (сборник)
Шрифт:
лишь, и то хлеб.
— А в магазине одни банки: сабля да стеврида в
масле,— добавила бабка Поля, спасая старика,— Стев
рида в масле. Черт те что напридумывают.
— Ставрида, глупа баба,— поправил Гриша.
— Бог с ней. Только банками здорово не разъешься.
Разве только для гостя когда возьмешь. Вы пробуйте,
пробуйте, она порато скусна, эта рыбка, но, правда, до
рога.— Баба Поля пододвинула гостю банку со ставри
дой, а тарелку с семгой будто
и каждый розовый кусок перебрала, подержала в ладо
ни, словно бы прицениваясь к рыбе. Иван Павлович
поморщился при виде консервов, от которых пахло под
солнечным маслом и чем-то затхлым: у себя в городе он
стороной обегал в магазине батареи этих ярких банок;
а сейчас вилкой потянулся к тарелке и под носом у
бабы Поли нанизал самое сочное звено семги, истекаю
щее прозрачным розовым жиром.
— Золотое дно,— сказал Иван Павлович, на что-то
намекая, но хозяин промолчал, видно, не понял, к чему
клонят, и потянулся навстречу со стакашком. — Везде
одна водка, — брезгливо поморщился гость.
40
— А как у вас с мясом?— снова спросил Тяпуев,
заново оглядывая стол.
— Выкидывают...
— Коров-то порезали было,— опять встряла в раз
говор вредная баба Поля.— Нынче взамен мяса хоро
шие деньги получают да все в магазине хотят взять, а
коровку-то держать не хотят. Д а и то сказать, ухлопа-
ешься с ней: сена поставь, на себе переволочи экую тя
жесть, осподи, здоровья-то сколько оставишь. А в лав-
ку-то пошел да и взял.
— В лавке-то нет, вы сказали...
— Для нас — был бы чай. Мы — чайку, мы, стары
люди,— чайку с сахарком. То и надо. А это у нас в лав
ке безвыводно. Да и дедко когда ерша достанет.
— Насчет коров-то тогда зря,— коротко сказал
Гриша Таранин.
— Установка такая была,— почему-то заволновался
Иван Павлович, и резкие глаза заволоклись паутиной.—
Ошибались? Ошибались... Так не ошибается лишь тот,
кто ничего не делает. А мы работали, какую великую
работу подняли, да. Куда подвинулись, чего достигли,
о таком и помыслить не мечтали. Ты вспомни, как жи
ли: невежество, мрак. Нет, ты вспомни...
— Да, всяко было.
— Так забыть надо, забыть пора, да. Нечего копать
ся в старье, вперед надо смотреть, не с навозной кочки,
а с горы. А то мы великие мастера в старье копаться,
и руки чистые, да.— Иван Павлович поперхнулся,
стнул пальцами, выпил рюмку, и глаза снова обрели
проницательную ясность.— Мы были первыми, и в этом
всё... А Мишка-то Вараксин идет,— мимо глядит, будто
не узнал, да. А я его хо-ро-шо узнал.
— Забыть все не может, как вы его с паперти в
тридцатом тол.конули. С того раза, сказывает, голова и
болит,— неожиданно напомнил Гриша, словно хотел
уязвить гостя.
— Забыть,забыть!— раздражаясь,прикрикнул
гость.
Он не любил, когда его перебивали, и, осердясь,
даже слишком шумно, как, бывало, у себя в кабинете,
придавил столешню кулаком, да так, что сгакашки по
валились, благо были пустые.
41
вмешалась в разговор баба Поля.
— Да-да-да...
— Ну и ладно. Бедная, успокоилась. Великая была
работница.— Старуха подоткнула сухоньким кулачком
щеку, полыхающую неровным румянцем. А Иван Павло
вич кипел в себе, задыхаясь и чувствуя, как трудно
бьется сердце. Он сторонне посмотрел на хозяев, на их
затрапезный вид, на голубую рубаху Гриши Таранина
с засаленным воротом, на плохо промытую тарелку, в
которой лежала захватанная руками семга, на полысев
шую клеенку в сальных пятнах и почувствовал внезап
ную тошнотную брезгливость и застарелую неприязнь к
этому дому.
И вдруг понял, что прошлая их жизнь, осевшая в
извилинах памяти и в тайных закромах души, лишь на
время выпадает из постоянных воспоминаний, чтобы
однажды с внезапным озарением воскреснуть снова и
осветить содеянные поступки. Можно жить мирно и
сладко улыбаться в глаза, гоститься и хвалить друг
дружку на стороне, но никогда, до самой смертной ми
нуты, не растворить мутный осадок от прошлых столк
новений, обид и переживаний. Уж так устроена ущем
ленная в детстве человеческая душа: разве можно за
быть избушку, подбитую сквозным ветром, горестную,
рано постаревшую мать, суп из картофельных очисток,
пироги, сунутые у чужого порога, как жалостливое по
даяние... Но отчего тогда, под влиянием какой посто
ронней воли он, вазицкий милиционер Ваня Тяпуев, от
вел от справедливой кары Гришку Таранина, светлокуд
рого ловкача с выпяченными губами, которые теперь
мягко опушены толстым седым усом.