Золотое дно (сборник)
Шрифт:
свитер, надел прямо на голое смуглое тело, и овсяного
цвета волосы на черном вороте казались еще бледнее;
носатое лицо напряглось, и в длинном разрезе губ легли
нетерпение и преждевременная усталость.
Скучая и ожидая товарищей, он вышел на кромку
берега и, сторонне оглядев море и тонкий извив берега,
почему-то вздохнул. В душе что-то саднило и раздра
жало, может, мешала недоговоренность с Зинкой, и в
памяти то и дело всплывало ее маленькое
Ночная охладевшая тундра пахла пряно и сладко,
будто полили ее дурманным сиропом; днем вся розовая
от нежной клюквенной завязи и белая от дикого пуха,
она была сейчас туманно серой и безликой, утонувшей
в мгновенных сумерках; только ныла тундра на неуми
рающем выдохе, словно в огромном баяне запала самая
нижняя клавиша. Было безветрие, и чудилось, что меж
болотом и морем стояла прозрачная непроницаемая сте
на, сквозь которую мог просочиться лишь редкий на
стырный комар, да и тот устало садился на шею и не
жалил, словно боясь тишины. Коля База посвистел,
освобождаясь от навязчивой тоски, и его свист вплел
ся в комариный гул и стал неразличим.
Тут появились Герман Селиверстов и Сашка Тара
нин и отправились берегом, оставляя на отливе рубча
тые влажные следы. Говорить не хотелось, словно бы
берегли про запас силы, ведь сейчас до утренней зари,
пока не оживет вода, придется качаться в море. Изред
ка они пинали обветренных высохших крабов, похожих
на обглоданные скелеты птиц с жадно разинутыми клю
вами.
47
тый тайник, предварительно осмотрев его, потом подло
жили под белесое днище широкоскулой посудины катки
и со скрипом и придыхом потянули в дальнюю отмелую
воду. Герман сел на переднюю скамейку — уножье, по
хожий на идола: задубевшее крупное лицо его казалось
вырезанным из вяленой березы. Маленькие глазки по
темнели, налились суровостью, а ладони, словно бы
примеряясь, мяли сетное полотно и упругую, как верес
ковый корень, просоленную тетиву. Сашка Таранин си
дел на веслах, круто выгибая узкую длинную спину,
Герман изредка командовал, и тогда Сашка вскидывал
на него громадные глаза и согласно кивал. Коля База
торчал на куче сетей, нахохленный и посеревший; в мыс
лях он все еще объяснялся с Зинкой. Тихо было в ми
ре, и только непрозрачная вода белым бельмом вздыма
лась и хлопалась о днище;
ло выше головы, и впереди не было различимой грани,
называемой горизонтом.
...Сперва подъехали к изначальному кутовому колу,
который стоял на якоре еще с весны и держал на своей
узкой спине весь тайник; потом проверили стенку, она
торчала из моря подобием черной вереницы казачьих
пик. В этой огороде было только две щербатины: штор
мом раскачало и повыбивало два кола, их подобрали
невдали от избушки и сейчас решили поставить на
прежнее место. Спустили с карбаса трехногую высокую
скамейку, и главный забивалыцик, второй по чину и ры
бацким паям на тоне Коля База, полез наверх. Море
подмывало шаткое сооружение, и парень потоптался на
площадочке, привыкая к зыбкой опоре. В штилевой
воде загнать кол в грунт — дело шутейное для стоящего
рыбака. Но когда зыбь в море, когда идет накатная
волна, близкая к штормовой, а тайник стягивать на бе
рег неохота — ведь семга любит подвижную воду, —
тогда зацепиться ой как трудно: обносит голову, того
и гляди скинешься вместе с кувалдой в море. Но обычно
выбирают тихую погоду, чтобы зря не рисковать, а уж
если приспичит, то руками зашатают кол в дно—и лады.
Коля База еще потоптался на площадке, и Герман
Селиверстов впервые за всю ночь улыбнулся и сказал:
— Как тебя баба-то уходила — беда, — и снова за
молчал, уже до самого конца работы.
48
что поделаешь, такая наша жизнь, — обтерханным ру
кавом повозил над губой и, метя кувалдой-киюрой в
тонкую вершину, стал загонять кол в дно. Герман дер
жал кол посередке, помогая напарнику, и сопел, когда
забивалыцик промахивался и киюра пугающе свисте
ла возле уха.
Брешь в огороде починили, а там уж все пошло куда
проще и отлаженней: натянули тетиву, поставили завес-
ки — сетчатые стенки, котлы-ловушки — и к утренней
зорьке ставной невод был готов.
Солнце встало на корточки, все в мире пришло в
движение, стало парко, и рыбаки разделись до рубах.
По-прежнему тонко ныла тундра, вся белая от солнца
и цветущего багульника. В низинных озерках хлопали
утки, поднимаясь на крыло, еще далее синела щетка ле
са, и оттуда прозрачно и ледяно заманивала поздняя