Золотое дно (сборник)
Шрифт:
44
отчаяния. Ты лучше приблизь его и обопрись прочней,
и мужик тебя вывезет — мой тебе совет.
Но Ваня только хмыкнул, пряча взгляд, подумал:
«Мужик мужику рознь, знаю, на кого ты метишь». И ве
чером написал в краевую газету:
«Товарищи,
шуков был председателем товарищества «Тюлень», что
он из той, явно кулацкой прослойки, как отец его зани
мался торгашеством, и на той почве происходит у
т. Мишукова перегиб. Ныне он заступил на место погиб
шего от кулацкой руки т. Селиверстова и, как предсе
датель сельсовета, по-прежнему гнет свою линию. Он
покрывает кулацких агентов, советует их подтягивать
до себя и полагаться на них в своей работе, что мне,
комсомольцу и милиционеру, выходцу из беднейших
слоев крестьянства, кажется двурушием и замаскиро-
ванностью истинного своего намерения...»
На следующий день разыскал на пашне Гришку Та-
ранина и посоветовал написать покаянную заметку в
уездную печать.
... И вот «крестник» сидел сейчас напротив, весь
благодушный и отмякший от стопки, хитро затаивший
голубенькие глазки под лохматое опушье бровей. Порой
румянощекий старик вскидывал на лоб брови, и по
трезвому холодноватому прищуру, по той цепкости за
таенного взгляда, с какой он упирался в гостя, было
видно, что хозяин настороже.
— Значит, больше не ходок в леса, да? А я полагал,
что ты меня по старой памяти сводишь в Кельи, —
внутренне усмехнувшись, сказал Иван Павлович.
— Отчего не сводить, уж кого-кого, а... — торопливо
отозвался хозяин, понимая просьбу, как некую недоро
гую плату за давнюю неоценимую услугу. — Вас-то. со
всей душой. Вы только крикните Гришу, а он уж тут
весь. Рыбки добудем, сеточки кинем, может, что и такое
ульнет, — с намеком кивнул на тарелку с семгой. — Там
порой такие бухают. Ой-ой! — раскинул руки на весь
отмах и ребром ладони побрякал по столетие. — Та
кие чураки дуриком ульнут — одно веселье душе, золо
тое дно.
— Люди болтают, мне помнится, будто в Кельях зо
лото зарыто, да? — внешне равнодушно, но с тайным
45
темы. — Или это, так сказать, человеческий ход мечта
ний и иллюзий?
Но Гриша Таранин в этом вопросе не уловил ничего
таинственного иль запретного,
дился робкий интерес и не вспыхнул, чуть погодя, тре
вожный азарт.
— Ну почему... Колодец, небось, помнишь? Так и
стоит, все будто новый. Глянешь туда, послушаешь, а
оттуда колокольный звон. В бога не верую, тридцать
лет в море ходил, два раза смертельную рубаху наде
вал, но там — колдовское место. Там ведь богатые ста
роверы жили.
— Значит, сводишь? — поставил в разговоре точку
Иван Павлович и поднялся.
— Когда пожелаете... Вы уже пошли? Куда так ско
ро, уж ничего и не поели, не выпили, — захлопотала
баба Поля.
— Затруднил, затруднил вас, да.
Иван Павлович вышел, хозяева проводили его по
мосткам, Гриша Таранин забежал вперед и открыл ка
литку. Привалившись к изгороди, старики согласно и
долго глядели в спину гостя: как уходил он, твердо ста
вя ноги и колыхая опущенными бедрами.
— Уж никто на деревне про Ваню Соска доброго
слова не скажет, как ты ни лей на него меду, — вдруг
сказала старуха и длинно, жалеючи кого-то, вздохну
ла. — Прости ты, господи, на хитрости хотел прожить.
Своенравный был человек. На вышины возмечтал чис
литься. Порато возмечтал.
5
Ночь была тихой и прозрачной, она походила на ма
товое зеркало, чуть присыпанное серебристой пылью, и
оттого странно чудилось, что стоит только напрячь во
ображение — и можно вглядеться в это зеркало и запе
чатлеться в нем надолго. Издали все казалось прекрас
ным и четким, как тонко исполненная акварель: и чер
ный карбасок, похожий на большую рыбу, оставленную
приливом, и стенка тайника, еще пустая, не забитая
прозрачной капроновой сетью, и длинный волнистый
46
лось, что за самым последним лбом уже край земли,
уже ничто.
Одевались быстро, но с какой-то опасливой осторож
ностью, словно шли на смертное дело, а может, ночь
накладывала свой отпечаток, потому как все было ти
хим кругом и каждый новый звук казался долгим и
чужим. Оранжевые робы скрипели, от них пахло рези
ной, они были новыми, эти куртки с капюшонами и
штаны-буксы, и даже не потрескались на сгибах. Толь
ко Коля База пренебрег этим одеянием, оставив его в
сенцах на гвоздике, и роба висела на стене, похожая на
тень человека. Он натянул на себя обтерханный черный