Золотое дно (сборник)
Шрифт:
для отдохновения настоящей воспитанной души.
Чудинов щурил круглые глаза, откидывал голову
назад и оглядывал пустую водочную бутылку и набор
деревянных крашеных яблок, потом опять перебирал
губами, вздыхал тяжко и, ступая вдоль парт, как под
кованная строевая лошадь, собирал дешевенькие, истер-
ханные резинкой рисовальные блокноты.
Без девяти два он опять уходил в свою сберкассу
с тем, чтобы покинуть ее ровно в шесть. И весь этот
п
Федор Чудинов всегда полагал, что рожден для воен
ной карьеры: еще в школе он изучил все кубики и ром
бики, под его кроватью лежало оружие всяких видов,
правда, деревянное, он мастерил его вечера напролет,
при этом, сладко замирая и потея от восторга, во
ображал, как оно будет прицельно стрелять и верно
лежать в ладони. Когда приходила зима, он в поду-
горье вместе с ребятами своего околотка строил ледя
ные крепости и всегда руководил их осадой, таясь в
особой землянке «командарма», ведь так положено по
военному наставлению. Но если его почему-либо не вы
бирали в командиры, он молча поворачивался — ху
денький, в потертой коротенькой фуфайке, с цыпками
на красных узких запястьях — и, проваливаясь по ко
лено в снег, уходил целиной к лому, запирался в боко
вушке и горько плакал.
И когда пришла неожиданная война, он не содрог
нулся от ужаса и страха — словно бы поджидал ее и
знал, что она будет, — его только изумило, что она яви
лась так рано: ведь он, Федька, еще не стал Федором,
ему еще год учиться — осенью пойдет в десятый класс,
а это значит, что война может кончиться без его учас
тия. На третий день войны, когда забрали двух стар
ших братьев, Федька Чудинов не выдержал и поспешил
в военкомат, но ему отказали: советовали подрасти,
есть больше овсяной каши и подтягиваться на турнике.
Но война оказалась мучительно долгой. Федька ус
пел окончить школу, а чудилось, будто война еще толь
188
и его сверстников обрили наголо, погрузили на паро
ход и увезли сначала в Архангельск, а в начале октяб
ря — и далее, где было особенно тяжко.
Позднее, через много лет, Федор Чудинов вдруг от
кроет свои подвиги, которые скрывал ранее, чему были
свои причины: во-первых, он был стеснителен до крас
ных аллергических пятен на впалых щеках, а во-вто
рых, орден Красной Звезды где-то долго бродил по
стране
тидесятых годов, когда вообще много оказалось разыс
канных.
Награда не смутила тихого бухгалтера, он не стал
бегать по городским инстанциям и выспрашивать по
дробности, мол, откуда неожиданный почет и не
ошиблись ли, а строго подтянулся и в город больше
не выходил в шерстяных носках и безразмерных кало
шах. Чудинов сшил в местной портняжной у горбатень
кой Феклы первый по счету полувоенный темно-синего
габардина френч — в сундуке по чистой случайности
лежал кусок пропахшей нафталином материи — и за
казал в сапожной мастерской хромовые сапоги на вы
соком каблуке.
По этому поводу в городке было много разговоров,
особенно в верхнем конце, в том самом околотке, где
бабы-старухи помнили Федора еще просто Федькой,
сопливого, с замерзшими слюнями в углах губ, который
бегал с деревянной винтовкой при настоящем трехгран
ном штыке, примотанном медной проволокой. В коро
тенькое дульце школьной ручки он набивал селитры и
пороху и порой неожиданно пугал людей.
— Значит, все правда, — говорили бабы-старухи.—
Уж что дается богом сызмальства, на то человек и рас
полагается. Ведь и Федьку взять — такой ли был вояка!
С водой идешь с подугорья, так, бывало, не пропустит
уж мимо, чтобы не напугать. Из сугроба шалит вдруг:
«Ложись, бабка, взрывать буду!» Другой раз со страху
чуть не напрудишь. Ведь темь, глаз выткнуть можно,
а тут гарчат над ухом, кто его знает, взорвет еще — с
него станется... А теперь и орден вот нашел его.
Первой пришла пионервожатая, прямо в сберкассу
пришла, у стойки жмется. Думал сначала, что сбере
жения принесла, а она вдруг и говорит, мол. Федор
189
рассказать. Хотя Чудинов подобную просьбу ожидал и
даже втайне начинал обижаться, что обходят его вни
манием, приглашают кого-то другого, порой с простой
медалькой «За отвагу», но тут вдруг застеснялся — уж
больно прозаично все выходило, — закочевряжился
легко: «Какой я герой, вы меня с кем-то спутали, Алев
тина Григорьевна, у нас в Слободе только настоящих
героев восьмеро да трое приравненных к ним как пол
ных кавалеров Славы, а у Игнатия Енфимова, скажу