Золотое дно (сборник)

Личутин Владимир Владимирович

запустил руку в корыто, поболтал в запревшей гуще,

ладонью зачерпнул пойла, к лицу поднес и понюхал:

«Осподи, удовольствие одно. Сам бы ел, да звание не

позволяет. Славное же у вас житье, черт побери!»

*

*

*

Талька сидела посреди кухни, словно другого места

не нашла, и, освободив от платья отвисшую грудь, кор­

мила сына; ноги разбросаны тяжело, и платье натяну­

лось на бедрах, открывая серые кружавчики нижней

рубахи и толстые шишкастые

колени. Федор еще с по­

рога сделал губы вафельной трубочкой и пробовал что-

то ласково залопотать, но Талька оборвала его:

— Халявы-то мог бы и в скотнем оставить. А то

наубираться на тебя не могу. Д а скинывай свою кожу-

рину! Куда идешь, тебе — нет говорено?! — вдруг за ­

кричала визгливо и сердито, утыкая коричневый сосок

в рот малышу. — Тебе бы только в хлеву жить, а не

среди людей.

— Ну ладно, ладно, миленькая моя. Ну как тебя

понесет, как понесет, да как разнесет — ведь лопнешь,

194

а я тогда куда сиротиной разнесчастной денусь? —

Отворил двери и сбросил резиновые калоши за порог.

Жена нервно поерзала на табурете, тяжело дыша и

оседая рыхлым телом, и говорила уже притихшая:

— Сними ватник-то, давно постирать надо. Будто

от бешеной лошади прет, и как только ты выносишь

этакую душину? Ведь и зараза всякая расплодиться

может, — уж вяло и тихо закончила Талька.

— Ну а ты тоже, ерш глазастый! Ты не кусай

грудь-то, не кусай.

Ватный жилет и колпак Понтонер повесил возле

двери на гвоздик, чтобы после не искать, и, мягко сту­

пая, все же подошел к сыну, вроде бы подкрался, испы­

тующе и тревожно взглядывая на опущенное лицо ж е­

ны, но дресвяной ладонью сына погладить не посмел:

не ладонь, а доска у Федора Понтонера — задубела от

всякой работы, и потому он только потряс ею над пле­

чом жены, делая вид, будто сына Андрюшку за носик

сейчас ухватит.

— В пятьдесят лет мужики на пенсию идут, а ты

детей строишь, ненормальный какой-то. А помрешь, дак

куда я с малолетним? Да не кусай, Андрюшка, больно

ведь мамке делаешь! Тиша, иди, мальчик мой, покачай

братика в зыбке.

Из комнаты выскользнул худенький мальчик, нерод­

ной сын Понтонера: личико блеклое, но спокойное, ко­

роткие бровки вздернуты удивленно, будто Тиша что-то

хочет сказать, и рот круглый, материнский. Тиша мол­

ча взял братика и, как нянька с большим стажем, при­

жал к груди, покачал, наклонясь плечами к ребенку,

поправил у него что-то в пеленках — не

то ручку, не то

ножку — и, по-женски запрокидываясь над зыбкой,

словно отрывая Андрюшку от титьки, положил его в

постель и так же молча качнул зыбку рукой, длинной

и тонкой, как стебель травы-корянки.

— Помрешь, дак я куда с двумя-то денусь?

— Не помру я, буду долго жить, — сказал Понто­

нер, хмурясь в душе. — Посмотри я какой: высох весь.

Во мне нечему гнить и портиться.

— И не такие загибались, — нудно твердила Таль­

ка, поворотясь к мужу широкой спиной.

— Может, когда и случится э т о . Но я жить буду

очень долго, пока не устану. А я никогда не устану.

7*

195

— За коим хреном так и жить. Будто ломовая ло­

шадь убиваешься, свету белого не видишь. Ведь с со­

бой на тот свет не потащишь. Только-то и унесешь, что

на себе. И меня-то лошадью сделал. Посмотри, за пять-

то лет во что меня оборотил — места живого нету, все

болит.

— У, надоеда, мещанская кровь. Сама шла за ме­

ня, никто не тянул силой.

— Да, сама. Нужда заставила. Тут хоть за чурку

с глазами пойдешь.

— Тогда бы молодого какого задурила, а то на ста­

рика позарилась.

— Укараулишь молодого. Что они, на дороге ва­

ляются? Молодые-то все с пьянством убились. А ты

вспомни, как улещал, золотые горы обещал, а тут д а­

же туфель порядошных нету. С чужой ноги донашиваю.

— Сказал ведь, что все твое будет. Ну что распыли­

лась! Молоко в грудях сгорит, чем Андрюшку кормить

будешь? Может, для него и живу, — размягчаясь, ска­

зал Понтонер и присел к столу. И вдруг непонятный хо­

лодок суеверия впервые за последние годы обжег душу

Понтонера, и ему показалось даже, что он сказал ка­

кие-то лишние слова, вроде бы выдал свой секрет, ко­

торый вслух говорить не полагалось. Он мысленно

сплюнул и сказал себе: «Типун на язык», упрекнув се­

бя за навязчивое бахвальство, но тут жена поставила

кашу манную да морковный сок, и за едой тревога за­

глохла, уступив место новым мыслям, новым заботам.

— Ты из столовки ведра с крышкой носи...

— А я как ношу? — огрызнулась Талька.

— Не кричи, не кричи. Я и говорю — с крышкой

носи. Люди глупые, скажут, что у Федора Чудинова

кулацкие замашки. Им бы только ярлык навесить, а по­

том и не расхлебать будет.

— Словно люди и не знают. Видят ведь, не слепые.