Золотой ребенок Тосканы
Шрифт:
— Это так мило с вашей стороны, Найджел, — усмехнулась я, — но, как вы можете видеть, я совершенно невредима. А что касается человека с пистолетом, то он мертв.
— Слава богу, — облегченно вздохнул он. — Значит, мы можем уехать? Мы успеем сесть на ночной поезд.
Я взглянула на Ренцо. Лицо того сильно побледнело, а ряд стежков складывался в черную линию над самым глазом.
— Вряд ли мне позволят так просто уехать, — сказала я. — Думаю, здесь начнется расследование, и мне придется давать показания.
— Нет, если вы уедете
— Но я хочу дать показания. — Я нахмурилась. — Очень важно, чтобы в этом деле разобрались. Представьте себе, это связано с моим отцом.
— О, понятно. — На его лице было написано разочарование. — Тогда мне лучше остаться и защищать вас в суде, если это будет необходимо.
Я посмотрела на его серьезное лицо и чуть не рассмеялась.
— Найджел, у вас разве хватит квалификации для практики в области международного права? И я уверена, что защитник мне не понадобится, потому что я жертва, а не подозреваемая. А синьор Бартоли будет моим переводчиком.
Найджел взглянул на Ренцо, затем снова посмотрел на меня.
— Значит, вы не хотите, чтобы я остался?
— Это очень любезно, и я ценю ваше предложение, — сказала я. — Однако я хотела бы разобраться во всем сама, прежде чем ехать домой. Кроме того, я уверена, что вам лучше вернуться в Англию.
— Ну, если вы действительно не хотите… Хорошо. — Он выглядел удрученным.
— Было очень любезно с вашей стороны приехать сюда сразу же после моего звонка Скарлет, — сказала я. — Полагаю, она волновалась, что у меня возникли проблемы с законом.
Теперь он выглядел озадаченным.
— Я не знаю, о каком телефонном звонке вы говорите. На прошлой неделе я зашел к Скарлет, чтобы спросить, где вас искать. Узнав, где именно в Италии вы остановились, я взял несколько выходных, чтобы лично рассказать вам приятные новости.
— Приятные новости?
Теперь он улыбнулся:
— Да. О ваших картинах.
— Картинах моего отца? Так они в итоге оказались ценными?
Он покачал головой:
— Нет, не о работах вашего отца, к сожалению. Я говорю о семейных портретах. Мы почистили их, и один из них потребовал дальнейшей экспертизы — портрет вашей тезки, Джоанны Лэнгли. Оказалось, он был написан Томасом Гейнсборо. До сих пор об этом портрете не было ничего известно.
— Гейнсборо? Вы в этом уверены?
Он кивнул взволнованно:
— Как только картина была очищена, в нижнем углу обнаружилась подпись. Кроме того, в дневнике» художника есть упоминание о том, что «ему позировала Дж. Л. и у нее очень изящное сложение».
— Боже, — только и вымолвила я.
— Да, только это и остается сказать. Это главная находка. Мы можем выручить серьезную сумму на аукционе. Возможно, несколько сотен тысяч фунтов.
— Несколько сотен тысяч… — Я даже заикаться стала, ошарашенная.
Он опять кивнул:
— Как минимум.
Я чуть снова не сказала «боже», но сдержалась.
— Так вы дадите мне разрешение
На мгновение мне показалась заманчивой идея сохранить портрет, чтобы мой двойник смотрел на меня со стены. Но разум возобладал над романтикой.
— Да. Разумеется.
— Превосходно! Пока это все. Увидимся в Англии, — сказал Найджел, чувствуя себя неловко. — А если вам что-нибудь понадобится, вот моя карточка. Не стесняйтесь звонить мне.
— Спасибо, — сказала я. — Спасибо за все, что вы сделали.
Он покраснел, как школьник.
После того как Бартон ушел и мы вышли из кабинета врача, Ренцо вопросительно посмотрел на меня:
— Этот англичанин, он твой парень?
— О боже, нет! Он адвокат моего отца и занимался моим наследством. И одна из картин оказалась очень ценной. Разве это не удивительно?
— Похоже, ты ему нравишься, — сказал Ренцо. — А он тебе?
— Наверняка он очень хороший человек, — ответила я, — но не в моем вкусе.
— Ладно, — сменил тему Ренцо. Он забрал картину со столика, на котором она нас дожидалась. — Думаю, ее надо отдать мэру. Он решит, что с ней делать.
Я смотрела на холст с грустью. Конечно, я понимала, что нам придется расстаться с прекрасным мальчиком, но я не хотела, чтобы это произошло так скоро.
— А мы не можем подержать картину у себя, хотя бы до тех пор, пока все не уладится?
Ренцо тоже смотрел на мальчика.
— Думаю, что можем. Мы позаботимся о ней как следует. Не знаю, стоит ли нам звонить в Министерство культурного наследия. В конце концов, это была собственность монахов.
— Думаешь, кто-нибудь из монахов еще жив?
— Я слышал, что несколько человек были убиты за сопротивление оккупантам, — сказал он, — а другие наверняка уже глубокие старики. Но они были францисканцами. Эта часть Италии кишит францисканцами. Им и решать, хотят ли они пожертвовать картину государству и показывать ее в галерее, такой как Уффици.
Я кивнула. Я пыталась справиться с мыслями обо всех этих великих картинах, и здесь, и в Англии. Но шок пока не прошел, так что в голове царила полная неразбериха.
— Ты все еще собираешься ехать во Флоренцию? — спросила я.
— О, Флоренция!.. Я совсем забыл об этом, — сказал он. — Нет, я позвоню торговцу вином, и мы перенесем встречу.
До меня вдруг дошло, что все виноградники, оливковые рощи и предприятия Козимо теперь принадлежат Ренцо. Интересно, а он сам уже осознал это?
— Заглянешь ко мне в гости? — спросил он. — Кажется, нам обоим не помешает выпить по бокалу вина.
— Да, конечно.
Мы шли по деревне. Ренцо отмахивался от вопросов, которые уже неслись со всех сторон, подогретые свежими сплетнями. Он объяснял людям, что расстроен и должен побыть в одиночестве, а бедная синьора Джоанна шокирована и не может говорить.