Золотой век
Шрифт:
— С кем это, глядя на ночь, Устинья вздумала разговаривать? А может, со своей фрейлиной или с какой-нибудь придворной дамой. Только, кажись, голос-то не бабий, — тихо проговорил Пугачев; он подошел еще ближе к окну и стал прислушиваться.
И вот что услыхал он у окна.
— Эх, Устя, сердце мое. Чего ждать, бежим скорей отсюда, благо самозванца проклятого, твоего постылого мужа, нет, — убедительно, любовно и ласково говорит ей чей-то голос.
— Куда же, милый, мы бежим? — спрашивает Устинья.
—
— Боюсь я, Васильюшка…
— Чего, серденько мое?
— Ну, Пугач нас догонит!
— Где ему догнать; я припасу лихих коней и умчу тебя, голубонька, за тридевять земель.
— Что же, Васильюшка, я не прочь бежать от постылого мужа, только дай мне подумать.
— Что думать, серденько, завтра соберись.
— Уж больно скоро, Васильюшка.
— Откладывать, Устя, не надо, пока время есть, собирайся; прихвати с собой что поценнее — и гайда со мной.
Пугачев далее не стал слушать, он все понял и освирепел; он пошел в избу, где мирно спала «почетная стража», пинками и кулаками разбудил их.
Впросонках казаки-сторожевые никак не могли понять, как в их избе очутился «батюшка царь» и за что он их бьет.
— Дай срок, дьяволы, завтра вы завертитесь у меня под плетьми. На виселицу вас, проклятых, как паршивых собак передавить! — грозно кричал на оторопелых казаков Пугачев.
— За что, государь? — спросил один из казаков посмелее других.
Здоровенная пощечина, от которой едва устоял бедный казак, была ему ответом.
— Где Кузнецов? — спросил Пугачев.
Он был страшен, лицо у него то бледнело, то краснело, глаза налились кровью, и сам он весь дрожал, как в лихорадке.
— Спит давно, — ответили ему.
— Разбудить его, пса! Идите за мной да прихватите веревок.
Повелительно проговорив эти слова, Пугачев вышел из избы и тихо направился к дому жены; он хотел застать врасплох Устинью и ее полюбовника, лихого казака Васильку.
Казаки в безмолвии последовали за Пугачевым, не зная, зачем он их ведет «к царице».
Пройдя сени и остановившись у двери, которая вела в горницу жены, Пугачев остановился и, обращаясь к казакам, тихо проговорил:
— Стойте здесь и ждите моего зова.
А сам он пошел к двери и рванул ее; дверь оказалась запертой изнутри.
— Царица Устинья Петровна, Устя, отвори! — громко проговорил самозванец, постучав в дверь.
Послышался шорох, испуганные сдержанные голоса, потом все стихло.
— Отвори, не то велю дверь ломать! — уж грозно крикнул Пугачев.
— Кто стучит, кто смеет нарушать мой царский покой? — послышался недовольный голос Устиньи.
— Я, скорей отпирай!..
— Да кто ты?
— Иль по голосу меня, мужа-царя, не признала?
— Да неужели это ты? —
Пугачев не вошел в комнату своей жены, а как зверь вбежал туда и стал с налитыми кровью глазами осматривать горницу.
— Что с тобой, царь, что это ты на ночь глядя пожаловал? — проговорила с трудом красавица Устя; голос у нее дрожал, как ни старалась она казаться спокойной.
— Где он, где? — заглядывая во все углы, даже под кровать, грозно спросил, у молодой жены Пугачев, задыхаясь от злобы и ревности.
— Кто, кто?..
Красавица была бледна как смерть.
— Твой полюбовник!..
— Что ты, царь, говоришь?..
— Не притворяйся, змея, убью!
— Что же, убей, тебе не привыкать проливать кровь невинную.
Молодая женщина несколько оправилась от испуга и неожиданности, она умела владеть собой и теперь, в самую критическую минуту, хотела побороть весь свой ужас и быть спокойной.
— Сказывай, проклятая, куда, где укрыла своего полюбовника! А, в окно улизнул, дьявол, не убежать ему от моей мести, поймаю! — дико крикнул Пугачев и выскочил в сени.
Спальная горница Усти была угловая, и два окна выходили на двор, а третье — в переулок, глухой и узкий. Это окно Пугачев увидел открытым и понял, что Васюк, спасаясь, выпрыгнул из него.
— К моей жене-царице забрался вор… изловите его; живым или мертвым притащите ко мне! — повелительно приказал самозванец сторожевым казакам, ожидавшим его приказаний.
Казаки ринулись со всех ног в конюшни и скоро верхами бешено поскакали по следам Васюка.
Ретив был конь у Васюка, не поймать бы его ни за что, если бы конь не оступился и не полетел в овраг, находившийся около дороги, увлекая за собой и лихого наездника.
Погоня подоспела; Васюка вытащили из-под коня, который сломал себе одну ногу; молодой казак принужден был покориться силе и был связан; казаки неохотно это сделали, — они любили Васюка и не верили, чтобы он был вором.
— Васюк не вор, им никогда он не был; не падок он до чужого добра, потому у Васюка своего немало… Может, он и вор — только женской чести… Царь, видно, застал его у своей жены-красотки и, чтобы скрыть от нас, казаков, свой стыд, вором его назвал, — так рассудил один старый казак, находившийся в числе других в погоне за Васюком.
Скрутили и повели беднягу Васюка на суд к Пугачеву.
А у того короток был суд: «до утра держать под замком в сарае, а утром повесить».
Емелька Пугачев не хотел постыдной огласки, что у его молодой жены есть полюбовник, спешил отделаться от Васюка… и едва только стало рассветать, как лихой казак-бо-гатырь был повешен на перекладине ворот того дома, в котором жила «царица» Устинья Петровна.