Золотой век
Шрифт:
— Что же, пошли его, Григорий Наумович, пусть все разузнает, все проведает.
— Ему надо притвориться, будто пришел на службу к Пугачеву.
— Да, да… иначе Мишка ничего не разведает; пусть он притворится беглым. Обещай, старик, ему мою милость. Если выполнит все аккуратно, вольную ему дам… Так и скажи.
— Слушаю, ваше сиятельство.
— Пришли ко мне Мишку, я сам с ним поговорю.
— Сейчас пришлю, ваше сиятельство.
Мишка-истопник, по прозванию «Труба», был на самом деле отважный и сметливый парень, к
— Мишка, пошел к князю, — сурово проговорил Григорий Наумович своему родственнику.
— А зачем, не слыхал, дядюшка? — спросил у него Труба.
— Пошел, говорят тебе. Его сиятельство скажет, зачем ты надобен. Только укроти ты хоть маленько свою гортань. Не ори, помни, с кем будешь говорить! — наставительно промолвил Мишке старый камердинер.
— Я и сам не рад, дядюшка, что у меня такой голосина… Да что же поделаешь!
Что говорил князь Платон Алексеевич с Мишкой — осталось неизвестным не только для дворовых князя, но даже и для его семейных.
Этот разговор был только хорошо известен старому камердинеру князя.
На другой день Мишка Труба неожиданно куда-то исчез.
Дворовые говорили, что князь дал ему какое-то важное поручение, но какое — никто не знал.
Кто посмелее спрашивал у Григория Наумовича, куда девался Мишка Труба.
— А вам на что? Ишь пострелы, какие любопытные… Плети не хотите? — прикрикнул на дворовых старый камердинер.
Те больше уже не спрашивали у старика камердинера про Мишку, а скоро и совсем забыли, как будто его между ними никогда не было.
LXX
Сергей Серебряков, волей-неволей, стал секретарем пугачевского «министра» Чики (Зарубина).
На его обязанности было писать различные «приказы и указы» пугачевцам.
Чика пользовался огромным влиянием на Пугачева, который называл его своей правой рукой.
Чика обходился с Серебряковым хорошо.
— Полюбился ты мне, барин, а за что и сам не знаю… Вот я тебе и мирволю, и от петли я тебя спас… Благодетелем твоим хочу быть, а ты артачишься… Говорю, не брезгай Петром Федоровичем, ступай к нему на службу, в больших чинах будешь!.. — часто говаривал Чика своему секретарю.
На эти слова Серебряков отвечал обыкновенно презрительным молчанием.
Нечего говорить о том, как он тяготился своим положением и с нетерпением выжидал случая сбросить с себя это тяжелое бремя.
Единственным человеком, с которым Серебряков делился своим горем, был мужик Демьян.
Демьян привязался к Серебрякову, прислуживал ему и сообщал все новости, происходившие в стану пугачевцевмя-тежников.
— Слышал, барин, новость, аль
— Не слыхал, а что такое?..
— Как же, новость большая… Слышь, Пугачев-то жениться надумал.
— На ком?
— На казачке Устинье… Ну, уж, барин, и девка — орел, а не девка?.. Всем взяла: и ростом, и дородством, и красою писаной, и нравом своим — под стать Пугачеву. Настойчивая, своенравная, недаром Занозою прозвали.
— Ведь говорят, Пугачев-то женат…
— Так что же, для него закон не писан?.. И от живой жены женятся… Слышь, девку-то Устинью царицей приказывает называть, руку у ней целовать… тьфу! — при этих словах Демьян с презрением плюнул.
Он говорил правду.
Развращенному Пугачеву понравилась красивая казачка Устинья, и он хотел ее взять наложницей, но получил отпор. Устинья не такова была девка.
— Если я люба тебе, государь, то женись на мне! — бойко ответила Устинья Пугачеву на его изъявления в любви.
— Непристойно мне жениться на тебе, я — царь, а ты — простая казачка.
— Ну, так женись на царевне какой али на принцессе!
— Ты мне люба…
— Люба, так женись, засылай сватов к батюшке!..
— Ох, Устинья, и бой же ты девка! Жди завтра, к отцу твоему приеду!..
Отец Устиньи был отставной казак Петр Кузнецов.
На другой день Пугачев с своими «министрами» и с почетными казаками приехал в дом Кузнецова.
Самого Кузнецова не было дома.
Устинья не ждала такого быстрого приезда Пугачева и убежала в соседнюю горницу, чтобы принарядиться.
Но, по приказанию Пугачева, должна была выйти запросто, без «всякого наряда».
Сконфуженная девушка стояла, прислонившись к печке, пред многочисленным «собранием», и не успел ей еще никто и ничего сказать, как сам Пугачев вошел в двери и сел на лавку.
— Здорово, Устинья!..
Молодая девушка молча поклонилась Пугачеву.
— Что же ты молчишь?
— А что же мне говорить…
— К тебе счастье приплыло недуманно-йегаданно, а ты нос повесила! — упрекнул Пугачев свою невесту.
— Какое такое счастье?.. Что-то не видно его…
— Разве быть царицей всероссийской не счастье?!.
— Про то я не знаю… я не царица.
— Будешь и царицей.
— Ох, едва ли…
Ее отец, Петр Кузнецов, не верил Пугачеву и не признавал его за царя.
— Будешь, говорю, царицею! Я повенчаюсь с тобой, вот ты и царица…
В самый разгар этой сцены вернулся домой Кузнецов и, увидя у себя Пугачева и его «министров», пораженный, остановился в дверях.
— Ты что глаза-то таращишь, подходи поближе!.. Твоя это дочь? — спросил у Кузнецова Пугачев, показывая на Устинью.
— Моя, царь-батюшка!
— Радуйся и веселись!.. Я хочу взять ее себе в жены…
— Как, на моей дочери жениться задумал? — с испугом воскликнул старик Кузнецов.