Золотой век
Шрифт:
Не ожидая, пока соберется все ополчение, Пугачев с десятью пушками, с яицкими казаками и толпой не более двух тысяч выступил из Берды по дороге на Переволоцкую крепость. В слободе остались пьяные да те, что, потеряв веру в самозванца и не зная, куда преклонить голову, решились явиться с повинною.
Длинною вереницей тянулись они к Оренбургу, кто верхом, кто на санях; многие везли с собою хлеб и сено, но большая часть шла пешком с женщинами и детьми. В этот день пришло в город 800 человек, а в последующие дни число их достигло 4000 человек. Всех
Вскоре после этого Пугачев потерпел поражение у Сакмарского городка.
Участь самозванца была решена, и голова его была оценена в несколько сот червонцев.
LXXVIII
Главнокомандующий Бибиков откладывал день за днем послать рапорт о Сергее Серебрякове в Петербург, в военную коллегию.
Серебряков, сгорая желанием узнать решение своей участи, обратился к Бибикову с таким вопросом:
— Смею спросить, ваше превосходительство, изволили вы послать обо мне рапорт?
— Не посылал да и не пошлю, — ответил ему Александр Ильич.
— Как? Почему?
— Пошли я о тебе рапорт в военную коллегию, замучают и тебя и меня; ответы я писать не горазд, да и некогда. А вот что, голубчик, я придумал: не нынче-завтра изловим мы злодея Пугачева и усмирим мятеж. В ту пору вместе с тобой в Питер поедем; на словах про тебя я все изложу царице-матушке, стану за тебя просить. Сам ведаешь, наша государыня справедлива и тебя, без вины виноватого, простит… На бумаге того не передашь, что на словах. А ты, Серебряков, служи и будь уверен, что служба твоя не пропадет.
— А и то несказанно доволен вашим превосходительством, и ради службы готов жизнь свою положить.
— Твой патриотический порыв похвален, но все же свою ты жизнь побереги для княжны Натальи Платоновны, — с улыбкой промолвил Бибиков. — Ну, что покраснел, ровно маков цвет… Дай срок, господин офицер, дело мы сделаем, дурную, сорную траву выполем, тогда и твою судьбу с княжною отпируем.
— Никогда не дождаться мне этого счастья, ваше превосходительство, не судьба мне быть мужем княжны Натальи Платоновны, — печально промолвил Серебряков.
— А я говорю — будешь. Только дай со злодеем расправиться.
Бибиков был всегда хорош и ласков со своим молодым адъютантом. Немного времени прошло, как Серебряков служил, но уже успел приобрести его доверие и расположение. В последнее время Александр Ильич стал неузнаваем: куда девались его хмурость и недовольство. Успехи нашего войска против мятежников несказанно радовали его, и здоровье главнокомандующего стало поправляться; явилась у него прежняя бодрость, энергия, и известие, что злодей Пугачев потерпел второе, окончательное поражение у Сакмарского городка, привело в неописанную радость Бибикова и все наше войско. Бибиков принялся с большим рвением заниматься усмирением мятежа и проводил дни и ночи за работой. Это опять надломило его расшатанное здоровье, а сильная простуда уложила Александра Ильича в постель; но и в постели он не переставал заниматься: лежа
Доктора принимали все меры, но их усилия вырвать у смерти нужного для России человека остались тщетными. Александр Ильич понял свое положение и стал приготовляться к смерти.
Серебряков неотлучно находился при больном; только на несколько часов ночью его сменял любимый денщик генерала.
Болезнь застала Александра Ильича в татарском селении Бугульме, — это селение раскинуто среди огромной степи.
Как-то утром Серебряков, войдя в горницу, обвешанную по стенам коврами, где лежал больной главнокомандующий, застал его в худшем положении.
Александр Ильич лежал, вытянувшись во весь рост, лицо его было бледно, нос обострился; он тяжело дышал и был в забытьи; временами хриплые стоны вырывались из груди больного.
У Серебрякова, при взгляде на Бибикова, больно сжалось сердце и как-то невольно появились слезы.
Больной открыл глаза и увидел Серебрякова.
— А, это ты… почти несменно при мне, спасибо, спасибо… — слабым голосом проговорил главнокомандующий.
— Как здоровье вашего превосходительства?
— Умирать собираюсь.
— Что вы говорите! Ваша жизнь дорога… Мы все молим Бога о вашем выздоровлении, ваше превосходительство, — с чувством промолвил Серебряков.
— Хоть и не боюсь я смерти, а все же умирать теперь не хочется… То дело, которое вручила мне государыня, я совсем еще не устроил… Я умер бы спокойно, когда Пугачев был бы в моих руках и его шайка стерта с лица земли…
— Так и будет, ваше превосходительство.
— Будет, только я не доживу, не доживу… не дождусь…
— Бог даст дождетесь.
— Нет, голубчик, чувствую, что не дождусь. Смерть ведь не ждет. Она ко мне близка.
— Доктора говорят, что ваша болезнь не внушает никакой опасности, — успокаивая больного, проговорил Серебряков.
— Что доктора, не верю я им… их медицинская кухня — чепуха! Что Богу угодно, то и будет… Что было в моей силе, я сделал… теперь доделывать немного осталось… пусть другой кончает… а мне не суждено…
Александр Ильич смолк и закрыл глаза.
— А тяжело умирать, вдали от семьи одинокому и не довершив начатого, — опять тихо заговорил он.
— Скоро, ваше превосходительство, Пугачев и его шайка будут совсем истреблены.
— А все же я не дождусь, не дождусь.
— Разве вы так плохо себя чувствуете? — грустно спросил Серебряков.
— Плохо, голубчик, совсем плохо… умирать надо… Всему конец. Ах, что же я совсем было забыл написать про тебя в Питер, оправить тебя, хоть и ты и невиновен. Сегодня же напишу… Ох, горе, писать не могу, и голова и руки слабы… заставить писать кого-нибудь под диктовку, я подпишу. Вот немного отдохну, а там продиктую…