Золотой век
Шрифт:
— Ладно, владей на здоровье. Таких слуг мне не надобно — и, проговорив эти слова, Пугачев махнул рукою, чтобы его оставили.
Чика и Серебряков вышли.
Молодой офицер был бледен как смерть. Нелегко было ему выслушивать этот циничный разговор, происходивший между главарями мятежа.
Он в первый раз увидал Пугачева, который своим видом внушил ему отвращение, даже более: во время разговора с ним Серебряков едва сдерживался, чтобы не броситься на самозванца. Одно благоразумие удерживало его от этого.
—
— Ты только затем меня и из неволи освободил, чтобы повесить? — желчно заметил ему молодой офицер.
— Если самонравничать не будешь, то и вешать не будем! Ты слышал, что царь-то говорил?
— Какой он царь… Беглый, каторжный, мятежник!..
— Ох, барин, укроти ты свой язык, не то его выдернут…
— Чего же ты ждешь, прикажи меня скорее повесить!..
— И повесил бы, да по нраву ты мне пришелся…
— Жалеешь ты меня, что ли?..
— И то жалею. Если бы не жалел, давно бы ты считал звезды на небе… А ты слушай, барин, большой службы я от тебя не потребую. Так как я теперича в министрах состою, приходится мне, значит, указы разные давать, а писать я не горазд, вот ты у меня и будешь писать, а я только руку прикладывать. Делать это я умею… Даю тебе целый день сроку, подумай, да хорошенько, что для тебя лучше: в писарях при мне состоять, или на осине с веревкой на шее болтаться?.. Прощай покеле, барин, завтра я спрошу тебя. О побеге не думай… Поймаю, в ту пору петли не минуешь. Ночевать приходи в мой шатер, а есть захочешь — иди к, кашевару, покормят…
— Господи, что же это, за что так жестоко преследует меня судьба?.. Едва только я вздохнул на свободе, как мне грозят постыдной смертью. А всему виною князь Платон Алексеевич, через него все мои беды и напасти, всему он причина. Я люблю его дочь, и он за это мне мстит. Так что же я-то, малодушный, что я терплю… Разве я не умею мстить?.. Ага, случай к тому представляется: у Пугачева огромная сила, что если я… Какие мысли ужасные, преступные!.. Но ведь меня же довели до этого! О, как люди злы!.. Приходится за зло и злом платить, хоть бы я и не желал сего… Прощай все: честное мое имя, мой мундир. Дворянин Сергей Серебряков поступает в писаря к есаулу разбойников… карьера знатная, нечего сказать!..
Тихое судорожное рыдание вырвалось из наболевшей груди молодого офицера.
— Плачь, плачь, сердечный, слезами горе проходит! — участливо проговорил мужик Демьянка, с трудом подходя к Серебрякову, сильно прихрамывая.
Рана на ноге у него подживала.
— А разве ты знаешь мое горе?.. — спросил у него Серебряков.
— Как не знать, сердяга, знаю, под замком сидел ты у нашего князя в усадьбе и на воле очутился не на радость.
— Так ты из княжеских крепостных?..
—
— Как звать тебя?
— Демьянкой, милостивец, Демьянкой!
— Так ты, Демьян, знаешь мое горе?
— Знаю, знаю… ты важный барин, в неволе томился, а теперь попал к нам. Легко ли привыкать тебе к нашей-то жизни. А если ты заартачишься, служить у нас не станешь, то царь прикажет тебя повесить… Скажу тебе, барин, уж немало перевешали вашего брата. Суд у нас короткий — на виселицу!..
— Про какого это ты, Демьян, царя говоришь?
— Известно про нашего, про рассейского, про батюшку «ампиратора» Петра Федоровича!
— Какой он царь…
— А кто же?
— Беглый казак…
— Не моги так говорить, барин! Не ровен час, услышит кто, тогда уж петли не минуешь…
— Теперь мне все равно — и жить и умереть.
— Разве тебе Божий-то свет прискучил, барин?..
— Люди мне прискучили!
— Эх, сердешный, люди-то злы, а Бог-то милостив… Бог-то обо всех нас заботится, вот что… От греха зло то. А ты полно-ка, не горюй, никто как Бог… Знаю, солоно тебе здесь жить, потерпи… выждем мы с тобой время и дадим тягу отсюда.
— Как, разве ты бежать хочешь? — с удивлением посматривая на Демьяна, спросил у него Серебряков.
— Бежать, баринушка, без оглядки бежать!.. Уж какая тут жизнь, ведь здесь омут, болото смрадное. Прежде я думал, что службу несу царю законному, а теперь, как узнал, что служу-то я сатане, потому и хочется ослобониться. Здесь поживешь — весь в грехах погрязнешь!.. — тихо и со вздохом проговорил Демьян.
— Это хорошо, Демьян, что ты раскаялся в своем заблуждении.
— Раскаяться-то я раскаялся, только не знаю, примет ли покаяние мое Господь, большой я грешник, барин, сатане-самозванцу служил, разбойников привел в родное село… Ведь это я, барин, провожатым-то их был… приказчик княжеский мне ногу прострелил, и поделом мне!.. Я приказчика-то за злодея почитал, а он мне раненую ногу сам перевязывал, травы какой-то мне на рану положил, заботился обо мне… уговаривал отстать от разбойников, тут я и восчувствовал.
— Что же ты восчувствовал?..
— А грех-то свой… Вот, барин, и жду я теперь того времячка, как бы мне убежать, ты тоже про то думаешь, вот мы оба с тобой и дадим тягу.
— Зорко меня стерегут!..
— Ничего, пусть стерегут, пусть… а Бог-то батюшка на что? Он нам поможет… А ты, барин, прикинься, будто с охотой вступаешь на службу самозванцу проклятому, обмани его, а как в доверие к нему войдешь, в ту пору бежать-то нам будет много легче…
— Спасибо тебе, Демьян, ты своими простыми словами надежду во мне вселил. Да, для меня не все еще потеряно, и я буду жить!.. — с чувством проговорил молодой офицер.