Золотой век
Шрифт:
Доносы и шпионство процветали в лагере самозванца, и счастлив был тот, на кого доносили в «военную коллегию», а не Пугачеву. Самозванец вешал без суда и разбора, а в «военной коллегии», судили словесным судом и только в случае явных улик вешали, а в случае недостатка в доказательствах обвиняемый освобождался от наказания, если призывал Бога в свидетели своей невиновности и произносил установленную для этой цели клятву.
Сам Пугачев никаких разбирательств не производил и был строг со своими сообщниками. Никто не смел давать ему какие-нибудь советы, а тем более выспрашивать о чем-нибудь, потому что
«Во времена таких веселостей все напивались допьяна, а самозванец от излишнего питья воздерживался и употреблял редко. Для стола его кушанье было готовлено изобильно, потому что отовсюду привозили к нему разных съестных припасов изобильно». Каждый старшина партии обязан был представлять Пугачеву все лучшее из награбленного имущества, что и присылалось при особых записках или рапортах.
Кушанье самозванцу готовили русские девки, иногда и повар-казак.
Пугачев часто приглашал к своему столу и членов «военной коллегии».
Члены эти были не кто иные, как беглые казаки и бежавшие из Сибири преступники.
Так жил Пугачев под Оренбургом со своей многочисленной ватагой, угрожая городу.
LXIX
— Ты говоришь, что в моей казанской усадьбе ничего не уцелело? — дрожащим от волнения голосом спросил князь Платон Алексеевич только что вернувшегося из усадьбы своего старого и верного камердинера.
Григорий Наумович не долго пробыл в ограбленной и выжженной усадьбе; делать ему там было нечего и он поспешил в Москву. Во всей усадьбе и селе Егорьевском не осталось ни одного человека, кроме сельского священника, дом которого подвергся также грабежу, но сам священник во время погрома спрятался в церкви, чем и спасся, может быть, от смерти.
Пробыв немного в усадьбе, старик-камердинер поехал в Москву с печальным известием своему господину.
С ним также вернулась и подмога, состоящая из княжеских дворовых. Эти дворовые опоздали и приехали в казанскую усадьбу тогда, когда усадьба была уже выжжена и ограблена разбойниками-пугачевцами.
Погром усадьбы произвел на князя Полянского тяжелое впечатление; при известии о грабеже и пожаре в усадьбе князь изменился в лице. Волновался он не столько о погроме усадьбы, сколько об находившемся там в заключении офицере Серебрякове.
— Ничего не осталось,
— А Серебряков! Что с ним?
— Не знаю, ваше сиятельство, горница, где он находился, оказалась пустой, замок у двери сшиблен. Верно, увели злодеи офицера.
— А может быть, убили?
— Смею доложить вашему сиятельству, если бы убили господина Серебрякова, то я увидел бы его тело.
— Хорошо хоть не убили его злодеи. Только на радость ли оставили ему жизнь?
— Уж какая тут радость, ваше сиятельство, поди разбойники увели с собой господина офицера, чтобы над ним измываться.
— Молчи, Григорий, молчи, я без содрогания вздумать не могу про Серебрякова. Всему его несчастию — я причина, все зло от меня; раскаиваюсь я в этом, да поздно, близок локоть, да не укусишь его. Кажется, я ничего не пожалел бы, если бы только Серебряков остался жив. Знаешь что, Григорий, я прощение стал бы у него просить, поклонился земно и сказал бы ему: «Прости меня, господин офицер, много перед тобой я виновен». Да, да, я родовитый князь, полный генерал, у простого офицера стал бы прощения просить, кланяться ему.
С тяжелым вздохом проговорив эти слова, князь Полянский в сильном волнении быстро заходил по своему кабинету.
— А про Егора Ястреба ты тоже ничего не знаешь? — после некоторой задумчивости спросил у своего камердинера князь Платон Алексеевич.
— Так точно, не знаю, ваше сиятельство, может, он тоже попал в плен к мятежникам, его и семью разбойники увели с собой.
— Едва ли… Егор Ястреб живой не отдаст себя в руки пугачевцам. Я знаю его.
— Ну, может, где-нибудь укрылся в безопасном месте.
— Если он укрылся, то, наверное, придет ко мне в Москву. Егор Ястреб — примерный служака, честный и аккуратный, он непременно придет отдать мне отчет в своих действиях против мятежников. Но не в нем дело… меня, повторяю, сильно беспокоит офицер Серебряков. Что с ним? Где он?
— Всего вернее, ваше сиятельство, в плен попал к пугачевцам.
— О, это ужасно!.. А всего ужаснее то, что я причина несчастия Серебрякова. Если он останется в живых, то я готов дать ему удовлетворение, какое он хочет… Меня мучает неизвестность его участи.
— Можно узнать, ваше сиятельство, кое-что про господина Серебрякова, — несколько подумав, тихо проговорил старый камердинер.
— Скажи, Григорий Наумович, как, научи!
— Надо послать, ваше сиятельство, в стан Пугачева.
— Послать… Легко сказать… А кого?
— У меня, ваше сиятельство, есть один парень на примете.
— Кто такой? — быстро спросил князь Полянский у своего камердинера.
— Дворовый, ваше сиятельство, Мишка, по прозвищу «Труба».
— Истопник, что ли?
— Так точно-с. Смею доложить вашему сиятельству, — парень он испытанный, верный и честный и притом имеет непомерную силу.
— Мишка, кажется, твой родич?
— Так точно, ваше сиятельство, дальний.
— Ты в нем уверен?
— Как в себе самом, ваше сиятельство.
— Но как же его послать?… Да и пойдет ли он в шайку Пугачева?
— Помилуйте, как не пойти, ведь, смею доложить вашему сиятельству, Мишка парень смелый и смышленый.