Зов Оз-моры
Шрифт:
– В Великий пост? – изумился Денис.
– Дк рыбой же ж потчевал, – с ехидцей в голосе ответил Поротая Ноздря. – Чтоб смотрел зорче. Ты уж Боборыкина не подведи. Говори всё, как в жалобе написал, а не то вновь пытать тебя начнут. Больно пытать.
– Помню я ту жалобу. Не упаду в грязь лицом.
Скоро к караульной избе подкатились сани, и Дениса с Варварой повезли в Козлов. Там возле собора Покрова Пресвятой Богородицы уже стояли жалобщики. Ждали, когда прибудет московский дьяк. Однако он не спешил: с утра его
– Как же я супротив царёва наказа пойду? – риторически спрашивал его Ларионов. – Погляди на своего Быкова! Ежели по храбрости да по воинской удали о нём судить, то он витязь витязем, а вот ежели по ухваткам – то колодник колодником. Боборыкин много жалобщиков и свидетелей на него отыскал. Коли и тех, и других вместе свести, то душ сорок получится. Не выгораживай Путилу Борисовича! Радуйся, что тебя самого под суд не отдали.
– Меня? Думного дворянина? – возмутился Биркин.
– Ну, сидишь ты в Боярской думе, и что с того? – вытирая руки о бороду, прыснул Ларионов. – Тебе ж восьмой десяток пошёл. Застал ещё времена тёзки твоего, Ивана Васильевича[2]. Помнишь, как боярские головы с плеч летели? Нынешний царь хоть и добр, но супротив его воли не иди. Государь всё-таки.
– Как же теперь я без Быкова-то? – вздохнул Биркин. – Попробуй найди ещё таких смелых воинов и таких умных начальников. Царю и державе он, опять же, всей душой предан.
– Всё так, – согласился дьяк. – Но сам подумай. Порой благородный человек с благими помыслами может причинить людям больше зла, чем самый отъявленный мерзавец. Вести розыск будем по чести, Иван Васильевич! Тогда, глядишь, и не попадёшь, как кур в ощип.
Поклонившись друг другу, Биркин и Ларионов вышли во двор и сели в повозку. Сани заскользили в сторону проезжих ворот воеводина двора, прошли через них и поехали к собору Покрова Пресвятой Богородицы.
Жалобщиков допрашивали по святой и непорочной заповеди Христовой. В полумраке храма они подходили к иконе Иисуса Пантократора, отвечали на вопросы Ларионова, и необъятный поп Яков протягивал им серебряный крест длиной в пядь. Биркин, насупившись, наблюдал за допросом.
Когда очередь дошла до Дениса, приказной дьяк поинтересовался:
– Значит, подчинённые Путилы Борисовича тебя чуть не убили? Так?
– Так.
– А до того, в Козлове, видел ли ты от Быкова зло, притеснение?
– Нет, – ответил Денис. – Токмо добро. Платил он за работу вовремя. Хлопотал о подённом корме. Супругу мою Варвару спас от позора, когда стрельцы её нашли в сожжённой деревне. Помог нам свадьбу сыграть…
– Получается, Быков – благородный человек?
– Да, благородный и храбрый, – кивнул Денис.
– Почему ж он столько зла тебе причинил? И не токмо тебе…
– О благе града Козлова пёкся. Радел о его безопасности…
Наконец, все жалобщики были
– Правду ли говорят эти люди? – спросил его дьяк Ларионов. – Помни, Путила Борисович: ежели солжёшь перед образом Господним, то будешь отлучён от святого таинства причастия вплоть до смертного одра.
– Не буду отпираться, – ответил Быков. – Да, мои люди силой заставляли беглецов возвращаться в Козлов. Токмо скажи мне, как бы я крепость защищал, ежели бы уехали из неё оружейники и другие мастера? Что мне тогда пришлось бы делать? Татарам город отдавать?
Ларионов понимающе посмотрел на него.
– Жди суда теперь, Путила Борисович. Воевода Биркин будет его вершить, а я присматривать, чтоб судил по чести. Так твоя судьба и решится.
После допроса Быков не перемолвился даже словечком ни с кем из жалобщиков. С Денисом он всё же встретился взглядом – на одно мгновение, на один удар сердца. В глазах козловского головы не читались ни раздражение, ни гнев. Только горечь. «Едва ли он станет нам мстить», – рассудил Денис.
На выходе из храма бывшего кузнеца посадили в сани и отвезли домой.
– Поешь пшённый кулеш с грибами, – сказала ему Варвара. – Приди в себя, а то ты сам не свой.
– Тебе, язычнице, не понять, – ответил Денис, садясь за стол. – Думаешь, целовать крест – это легко?
– А Быкова ты видел?
– Да. Переглянулся с ним. Он ничего нам не сделает. Молодчиков своих не пришлёт.
– Не зарекайся! Не суди по одному взгляду! – начала охлаждать его уверенность жена. – Поел? Теперь ложись и выспись.
Утром, как только они встали, в караульную избу вошёл Василий.
– Суд сразу после Пасхи намечен, – с порога сказал он. – Две недели осталось ждать. Чую, Быков скоро слетит с седла.
– Вот радость-то! – хмыкнул Денис.
– Вижу, не шибко ты счастлив, но есть у меня и ещё одна новость. Она-то тебя точно порадует, – сказал Поротая Ноздря. – Нас Бестужев отпустил аж на пять дней. За мёдом ещё разок съездим, пока дороги не развезло и разлив не начался. Поставим кадки здесь, в избе, а продадим перед Пасхой, когда цена вырастет. Покатимся, вестимо, по лесу. Там снег ещё лежит, а на реке уже закраины. Не заедешь.
– Куда направимся? – спросил Денис.
– В Вирь-атю, – вмешалась в их разговор Варвара. – Поглядеть бы, как там ныне.
– И бортей окрест много, опять же, – поддержал её муж. – Найдём мёд.
– Сызнова хочу жертву принести, – сказала Варвара. – У мельничного омута. Там Ведь-ава меня услышит.
– Не выйдет, – покачал головой Поротая Ноздря. – Весна, однако.
– Посмотрим на месте, – сказал Денис. – Едем туда, Василий.
– Далековато, конечно, – ответил тот. – Ежели затемно выедем, будем на месте лишь к полудню. Может, чуть раньше успеем… но одним днём никак не обернёмся.