Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка
Шрифт:
Софья поставила свечку в подсвечнике на стол в стороне, подошла ко мне, стащила одеяльце и присела на край топчана.
Надо ли объяснять, что со всеми этими событиями я остался... э-э... без белья. Как и сказано: "сымут с вора рубашку и...". Голый. Как... как Иисус в Иордане. Даже голее - на нём хоть голубь бывал. У меня - ни одного засиженного птицами места. Только повязки на особо пострадавших. Последние дни, когда здешние служители меня вертели, крутили, перевязывали и утку подносили... мне как-то фиолетово было. А тут... засмущался.
– - Тут болит? А тут? Рёбра целы? А голова? Ну-ка глаза влево-вправо... Мазь-то моя помогает? А чего колени
Она то тыкала пальцем, то отворачивала край моих повязок. Её прикосновения, сперва - короткие, чёткие, "деревянные" стали более мягкими, продолженными, ласкающими. Сменился и голос. От резкого командно-княгининского он ушёл в глубокий, воркующий.
– - А ну-ка, коленочки разбрось чуток. А тут-то... Покололся весь. А лекарь-то и не глянул. Горит, поди, чешется? Ай-яй-яй. Надо маслицем... А вот у меня и корчажечка есть. Смажем чуток... Хорошо ли?
Когда Улита Степановна Кучковна, жена и соратница самого отца-основателя всего Российского Государства Андрея Юрьевича Боголюбского, канонизированного в лике благоверного, инокиня Софья, по обету о сохранении православного русского воинства самой Царице Небесной даденному принявшая постриг от самого легендарного епископа Ростовского Феодора, нежными осторожными движениями... смазывает вам росным церковным маслом... как какой-нибудь чудотворной иконе... колени... и бёдра... и промежность... и мошонку... и...
Мужики! Ну вы ж меня понимаете! Слов - нет!
Хотя, конечно, иконам всё это не смазывают. За неимением.
Я мог только чрезвычайно энтуазистически кивать головой, чуть не задавливаясь в своём идиотском ошейнике.
– - О, так ты иудей? Или бессермен? Чудно как-то срезано.
Интересно мне: откуда у неё такие знания? "Где ты видела член без зелёнки?". А опыт?! Ведь чувствуется же навык! В темпе, паузах, в прикладываемом усилии, в последовательности... Она, что и Андрею так...?!
Она наклонилась ко мне и, продолжая делать там внизу что-то руками... ох как мне это "что-то"... аж до зубовного скрипа, до судорожного выгибания дугой навстречу её тёплой и крепкой ладошке... дерзко улыбалась мне в лицо.
"Дерзко"... Это слово не отражает и доли эмоций, которые я видел на её лице. Тут и полное пренебрежение к нормам, к пристойности, обычаям. "Запретный плод - сладок". Вот сейчас ты и получишь эту запретную сладость. Абсолютная уверенность в своей власти надо мной, в моей полной беспомощности. "Летай иль ползай - конец известен. Будет - по-моему". Чуть пренебрежительное успокаивание: "Не боись, дурашка. У нас всё получится. Всё будет хорошо". Лёгкое разочарование от простоты, от прозрачности и ожидаемости моей реакции: "Все вы мужики... козлы". И предчувствие собственного, грядущего, самой создаваемого и управляемого удовольствия, удовлетворения, успешности...
Всё это замешано на крутом сексуальном чувстве взрослой опытной женщины. Которая всё знает, умеет, может... И ничего не боится.
Мужчины похоже часто смотрят так на женщин. Да я сам...! Но там такой взгляд называется "многообещающим". Хотя, как правило, обещанное - не исполняется. Всегда что-то мешает. То съел чего-то не то, то - "кажется, твой муж пришёл"...
– - Нравится? Да? Ещё хочешь?
Её ласки, то нежные, то всё более сильные, привели меня в состояние... ожидаемого стояния.
– - Какой ты... молоденький, горяченький... нежный... а внутри - твёрдый...
Кажется, Бисмарк говорил о имперской политике, как о железном кулаке в мягкой перчатке. Тут - не кулак. Тут совсем не... Но тоже... "Одинокий
Она всё больше наклонялась к моему лицу, неотрывно рассматривая меня потемневшими, с расширившимися в полутьме подземелья зрачками, глазами. Чуть колыша невидимой под платьем, но хорошо представимой, уже знакомой мне на ощупь по Ростову, грудью, продолжая улыбаться, хотя улыбка её всё более твердела, теряла живость, оттенок игривости, становилась более гримасой, оскалом. Губы её чуть подёргивались. В такт едва слышным стонам, рвущимся из моих губ, в такт движениям её кулака. Движениям всё более сильным, более резким. Более хозяйским. Такт - укорачивался, усилие... усиливалось. Совсем непривычная школа. Это называется - "аристократические манеры"? Плотный хват, отнюдь не двумя пальчиками. Фиксация, проворот с переменами давления, медленное, уверенное, "безысходное" движение. Как тот старый бык с холма; "Сейчас мы неторопливо спустимся и...". И так же - назад. И снова. И обратно. Без суеты, дёрганья и смыканья. Никаких ассоциаций со сдельно-премиальной...
– - Отзывчивый какой... страстный, быстрый... торопливый...
В какой-то момент, она прервала свои манипуляции, чуть сдвинула рукав на правой руке и сняла намотанный там шёлковый шнурок.
– - Счас я тут... Понравилось? Вот ещё чуток...
Я ещё пытался как-то... проморгаться и продышаться, как-то успокоиться и придти в себя, когда она вдруг поднялась с края топчана, поставила на него колено и... села на меня верхом. Потом запустил под подол платья, накрывший мне живот и... и остальное, руку. Другой - уперлась мне в грудь. Отчего рану на спине немедленно резанула боль. Но мне было не того: Софья, глядя расширившимися глазами мне в лицо, а по сути - глядя сама в себя, в свои ощущения, медленно опустилась. Замедленно, миллиметр за миллиметром, ощущая меня, даря мне ощущения себя. Своего влажного мягкого пылающего лона. Посидела несколько мгновений неподвижно, прислушиваясь к себе. Весело хмыкнула:
– - А ты, парнишечка - ничего. Твёрденький. И - по размеру.
Поразглядывала меня, улыбаясь. Сковырнула прыщик у меня на рёбрах:
– - И правда - серебряный.
Томно потянулась, выгнулась, закинув руки на затылок, оглядела, будто впервые увидела, моё подземелье.
"И с ложа дивного привстав,
Она изящно изогнула
Свой тазобедренный сустав".
И его - тоже. Дёрнула под затылком завязочку, и нагрудник, из толстой, богато вышитый ткани, отвалился вперёд.
Тут я, типа, собрался ахнуть, вздрогнуть и захлебнуться слюнями. Увы - под нагрудником была рубаха.
"Женская грудь сродни детской железной дороге: предназначалось для ребёнка, а играет папа".
Железных дорог - нет, детей - нет. Мораль?
– Поиграть не дадут. Но возможны варианты.
Софья, продолжая неотрывно смотреть в глаза, но, явно, вовсе не обращая на меня внимания, взяла в руки свои груди. Сжала с боков, потянула чуть вверх и вперёд. Сквозь тонкое полотно рубахи стали выпирать и просвечивать её соски. Она медленно приподнялась. Надо мной. На мне. И также неторопливо опустилась. Чуть прикрывая глаза слегка дрожащими ресницами. Втягивая воздух слегка кривящимися губами. Сильнее, от самых корней сжимая свои груди, выдавливая, полностью уже обрисовывая их контур натянутым полотном рубахи.