Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка
Шрифт:
"Наши"?! Обслуга Кучковичей, которые меня столько мучили, стражники, которые всё это... Московское гадство охраняют и берегут - "наши"?! "Они не ведают, что творят"... Кто не ведает? Вот эта гадина бородатая, которая меня подтоком под колено ударила? Руки мне выворачивает? На плечи давит?
"Аз - воздам". "По делам - вашим". И "нашим", и "не-нашим".
На той стороне четверо воинов построились коробочкой. Двое передних - со щитами и опущенными копьями, двое держат под связанные руки Петеньку. Четверо здешних повторили манёвр со мной в середине. И обе группы, напряжённые как прямая кишка при трёхдневном запоре, потопали
– - Давайте. Выпускайте.
– - Не. Вы давайте. Первыми.
Высказали разных слов. Сами себе, негромко, под нос. Меня крепко держали сзади за руки. Передняя пара - щитоносцы разошлись в стороны. Потом, тщательно контролируя друг друга, подняли копья вверх. Потом меня толкнули в спину. И тут же остановили, поймав за ворот. Потом снова подтолкнули. И одновременно мне навстречу ломанулся, как молодой бычок, Петенька. Тоже - со связанными за спиной руками. Я сообразил чуть повернуться, он чуть шарахнулся в сторону, копейщик, сбиваемый с моста, ахнул... Но не упал. А я уже был среди своих. Своих?! Какие у меня здесь свои?!
Невысокий воин из задней пары в закрытом шлеме - это называют антропоморфная личина - поймал болтающуюся у меня на груди верёвку от ошейника, резко ухватил в кулак, дёрнул и потащил. Одновременно что-то нервно заорал остальным. На непонятном языке.
И я снова, вприбежечку-вприсядочку... вытягивая шейку, дёргая связанными ручками, шевеля битыми ножками, страшась споткнуться и не имея возможности разогнуться...
Одни средневековые "люди русские" отбили меня у других, таких же. А ничего не изменилось: снова меня тянут на ошейнике, с вывернутыми за спиной руками, куда-то, босиком, бегом-бегом...
Стометровку, в согнутом, в связанном, в гору...? Да запросто! Спринтер на привязи с придурью.
Меня втащили по склону холма, завели за строй воинов. Верёвку от моей шеи отвязали, мой "таскальник" яростно поболтал своей железной кастрюлей на голове, стащил с руки окольчуженную рукавицу, и стал что-то ковырять у себя под подбородком. Точнее - под железной бородой.
Морда... очень неприятная. Никаких положительных... или, там, оптимистических... не вызывает. Тип 4 по Кирпичникову.
***
Шлем с крутобокой сфероконической тульёй, наносником, полумаской. На темени - штырь. Но не как на кайзеровском - штыком, а поменьше и с колечком. Подвешивать? Наносник - клювовидно изогнут сверху вниз, а также по ширине в виде ребра жёсткости. Вот этот... клюв железный - торчит посреди лица и... и ничего хорошего не навевает. Сделан на полумаске как единое целое. От нижнего края полумаски и самого шлема идёт кольчужная бармица. Переднее полотно похоже на бороду лопатой, спускается на грудь, заднее, примерно от уха до уха, прикрывает плечи и спину, как бы не до лопаток. А по подглазьям - нижним выкружкам для глаз, по всей ширине от глаз до бармицы - усы! Чёрные, широченные, в пять рядов, мелко завитые, длинные - аж за уши! Тоже - железные. Чеканные чернёные усы на морде - здесь это круто.
Сходные шлемы - святорусская реакция на свары между Изей Блескучим и Юрием Долгоруким. Княжеские междоусобицы привели к утяжелению защитного вооружения. Много стало княжья, озабоченного целостностью своего фейса.
Конечно: "шрамы украшают мужчину",
Дорогое удовольствие. Княжеские шлемы ещё серебрят, золотят, святые образа приделывают. Иногда такая закрытость мешает. Ипатьевская летопись пишет о завершении одной из битв между Долгоруким и Блескучим:
"Изяслав же лежаше ранен. И тако восхопися. И ту хотеша киевляне пешцы убити, мняще ратного, не знаюче его. Изяслав же рече: "Князь есмь". И один из них рече: "А так нам еси и надобе", и вынза меч свой, и нача сечи по шелому, бе же на шеломе над челом Пантелемон злат. И удари мечом, и тако вшибеся шелом до лба. Изяслав же рече: "Аз Изяслав есмь, князь ваш". И сня с себе шелом. И позна, и то слвшавше мнози, и восхитиша руками своими, с радостью, яко царя и князя".
Забавно: киевский пешец был рад убить, а не взять в плен, русского князя. Кстати, Андрею Боголюбскому в том же бою схожие ребята, только конные, разрубили шлем прямо на голове.
***
В наблюдаемой железной морде - золочения с драгоценными камнями и святыми образами - нет. Вывод: не княжьё.
Воин что-то сделал, фыркнул, провернул этот самовар и снял обеими руками:
– - Господи боже мой! Иване! Господин мой! Здравствуй! Как я рада!
Мда... Однако... Можно я присяду? А то ножки мои... не держат.
Это была моя неверная наложница. Это была Елица.
В Москве м еня должны были убить. Не за вины мои – за тайны известные. За участие в делах семейных князей русских. Но... снова. "Рояль"? Как сказать...
Три года тому Любава удержала меня от убийства. От казни рабыни моей, мне изменившей. Заставила переломить обычное, естественное стремление уничтожить изменщицу. И я отправил Елицу, вместе с попавшимся под руку мальчишкой, свежепосвящённым воином Перуна, Кестутом - младшим княжичем Литвы Московской, сделанны м мною сиротой – я погубил только что его отца и мать – в его наследственное владение – на Поротву.
Эта парочка просто не должна была дойти до места. Но я дал им Фанга с его выводком. Их должны были уничтожить старшие братья Кестута, уже почти убили... Но ребята вывернулись. И похоронили своих врагов. Пару раз я немного помог им деньгами и оружием. Последний год, пока я был в бегах от Смоленского князя, ходил в Бряхимовский поход, ставил городок свой Всеволжск – вестей о них не слыхал. Но вот же...!
Вернуться живым из Москвы я был не должен. Но в утро моей казни три сотни бронных и оружных литваков с Поротвы встали на берегу Неглинки.