Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка
Шрифт:
И ещё раз. И ещё. Чуть быстрее. Чуть резче. Глаза её в такт движениям, каждый раз чуть закатывались. Возвращались к нормальному виду с постепенно расширяющимися зрачками и снова туманились. Потом её взгляд стал совершенно само-погружённым, сместился куда-то на стенку за моей головой. Моя физиономия была для неё только досадной помехой.
" - В чем отличие коровы от быка?
– Когда доят быка - он улыбается".
Я - не бык. В смысле: улыбаться - не тянет. Скорее - оскал нарастающий.
О! Я понял! Я понял - откуда такая популярность у "европейской кровати"! Там же инквизиция! Он же все - извращенцы и насильники! А вот у нас-то...! Два столба с перекладиной! Исконно-посконно! Человек сам себе висит, и ни про что, кроме своей государственной измены, думать не может. Потому что у нас в палачах - исключительно физически, морально и духовно здоровые люди. Соль земли и цвет населения. "Истинные арийцы". Или как мы нынче называемся? Православные?
– Но тоже - истинные. Без всяких... поползновений и извращений.
Наши - "ни-ни"! В отличии от как у них там.
Софья разгонялась всё сильнее. Совершенно отрешившись от окружающего, лаская и терзая сама себя, собой и мной, ведя саму себя, свое тело и душу собственной тропой к собственному к пику наслаждения. Внутренние чувства её, не сдерживаемые приличиями, посторонним взглядом, внутренним стыдом... ясно выражались на лице, в дыхании, в звуках. Это было захватывающее зрелище. Даже столбы кипящей лавы, выбрасываемые из жёрл вулканов, не дают столь яркого впечатления. Здесь-то - живое тело, душа человеческая. Эз из.
Процесс захватил её полностью. А мне... что-то мешало. Чем дальше - тем больнее. Тут она громко страстно ахнула. Остановилась. Посидела, прислушиваясь к себе. Погладила себя, улыбаясь мимо меня куда-то в стену.
– - Хорошая я? А?
"С минуту молчали. Потом она приподнялась с неожиданной живостью, охватила руками свои согнутые в коленях ноги и затряслась от приступа беззвучного смеха. Смеялась так, как будто ее щекотали.
– Ты... чему это?
– недоумевающе и обиженно спросил Давыдов.
Но Лушка так же неожиданно оборвала смех, вытянула ноги и, гладя ладонями бедра и живот, раздумчиво сказала, голосом чуть охрипшим и счастливым:
– То-то и легко же мне зараз!..
– Перо вставить - так полетишь?
– озлобился Давыдов.
– Не-е-ет, это ты напрасно... напрасно злуешь. Живот у меня зараз какой-то бестягостный стал... какой-то порожний и легкий, того и засмеялась. А что же мне, чудак, плакать надо было, что ли? Сядь, чего вскочил?
... не касаясь руками земли, гибко привстала, - улыбаясь, щуря глаза, спрашивала:
– Хорошая я? А?
– Как тебе сказать...
– неопределенно отвечал Давыдов...".
И я - не Давыдов, и Софья - не Лушка, и позиция совсем... не типичная для периода "социалистической реконструкции сельского хозяйства", и до "Поднятой целины" семь с половиной столетий, а вот
Так что на вопрос ответил я не по-большевистски, а вполне галантно, джентльментно, классово чуждо и ожидаемо:
– - Хороша! Великолепна!
Она утомлённо ласково улыбнулась в ответ:
– - И правда - хорошо. Славно. Почитай год с прошлого раза прошёл. Ух как мне эта Манефа... Так зачем Андрей тебя посылал?
Переход был... резкий. Она ещё чуть двигалась, чуть проворачивалсь, улыбалась довольно. Но уже пыталась меня расколоть. А у меня... процесс не закончился. Обычной благостности, которая наступает после успешного завершения "разгрузки чресл молодеческих" - не наступило. Скорее наоборот. Что-то ныло, тянуло и резало. Как-то... болезненно. Попытки "держать голову" ограничивались ошейником, да и не видать - что там у неё под подолом. Нет, я знаю - что... Но почему это вызывает такие... болезненные ощущения?
– - Ты, эта, слезь. Чего-то там у меня... странное.
– - А ты расскажи - я и слезу.
Вот даже как?! Милая забава начинает отдавать изощрённой пыткой?
Манера её разговора была вполне кокетливая. Типа - шуткуем мы тут. Но я расслышал и скрытые признаки командного, безапелляционного тона. Давления. Принуждения. Доминирования. "Будет - по моему!".
– - Я ж рассказывал. Андрей велел привезти тебя к себе. По делам семейным.
– - А по каким?
Она не замерла, не осела на мне мешком, продолжала слегка двигаться, чуть поворачиваться бёдрами, легонько наглаживать свои груди сквозь полотно рубахи, загадочно и покровительственно-насмешливо улыбаться мне сверху. Теперь, когда моторика была не столь интенсивна, я смог сосредоточиться на своих ощущениях. И понять. Точнее - вспомнить.
Факеншит! Сколь же многому успела научить меня "Святая Русь"!
– - Ты вязку-то с моего уда сними.
Юлька-лекарка! Однажды она меня так же... Только у Юльки был крестик. Противозачаточный. Я его до сих пор носил. Пока в пытошной не сняли. А здесь... Наверное, тот шнурок шелковый, который она с правой руки, с запястья, смотала.
– - А что ж так? Аль не люба прикраса? От сударушки-голубушки?
"Сронила шнурочек
Со правой руки.
Забился дружочек
От смертной тоски".
Вокал у неё нормальный. Камерный. Как раз для моего подземелья. И слух есть - в размер попадает. А вот в какой размер попаду я после таких... экзерцисов?
– - Господи, тётушка! Развяжи! Я ж вам всё сказал! Князь послал за тобой. По делам семейным. Он так сказал! Истинный крест!
– - Да ты что? Эк тебя проняло. Уже и тётушкой называть стал. Подольститься думаешь?
Она продолжала неторопливо, чисто автоматически, по чуть-чуть, двигаться на мне, с весёлой, ласковой улыбкой рассматривать меня, забавно наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. И при этом не то что не доверяя - просто игнорируя любые мои слова.