Звездный Июль
Шрифт:
Я точно знала, что они там есть.
Я видела их раньше.
Но в полной темноте они смотрелись… волшебно. Их медленное движение завораживало, заставляя забыть о том, что это всего лишь… творение человеческих рук.
Тишину разорвал тревожный клавишный аккорд, и таинственный модулятор, который мне так и не удалось увидеть воочию, заставил звук отразиться от стен. Будто он шёл не со сцены, а сверху. За аккордом зазвучала лёгкая мелодия, созданная перебором струн и многозвучием рояля. На этом успокаивающем
Не помню, чтобы среди механического оркестра слышала что-то подобное.
И память меня не обманула. Посреди сцены, словно из ниоткуда, во вспыхнувшем луче прожектора,возник маэстро, выводя на флейте трепетный, щемящий напев.
Зал взорвался аплодисментами, и я тоже не удержалась.
Махлов Хогер умел себя подать!
Он поднял обе руки, приветствуя зрителей, и обаятельно улыбнулся со вспыхнувшей в углу «линзы». Дружное крещендо оркестра подхватило заданный музыкантом мотив, но потонуло в новой овации и воплях восторга.
Музыкант поклонился.
Публика неистовствовала.
А ведь Хогер ещё не произнёс ни слова, не говоря о том, что ничего не спел! А восторг уже наполнял зал до отказа. От него слезились глаза. И от предвкушения тряслись руки.
– Дорогие мои, как же я рад снова видеть вас здесь сегодня в этом зале!
Уникальные акустические артефакты позволяли каждому зрителю слышать вкрадчивый голос маэстро и млеть от восхищения.
– Как давно вы не заглядывали. Я уже начал беспокоиться, всё ли у вас хорошо.
Я видела взгляд музыканта в линзе. Казалось, он смотрит на кого-то конкретно.
– Я так соскучился по вас.– Он сделал акцент на последнем слове, подчеркивая индивидуальность обращения.
– Как мне не хватало тебя! – Он смотрел из линзы прямо мне в глаза.
Я понимала, что то же самое видят десятки, а может даже сотни других зрителей. И каждый принимает это личное «тебя» на свой счёт.
Гениальный ход!
– Я так тебя ждал! – Маэстро улыбнулся столь зовуще, что в груди тревожно заныло.
Он действительно был великолепен.
– Я хочу поделиться с вами радостью этой встречи. Для вас – «Мы вместе»!
Мои соседки завизжали от переполнявшего их восторга. Видимо, им была знакома эта песня. Я, увы, её не знала.
Но уже догадывалась, что мне понравится.
Голос у Криса Хогера был именно таким, каким я его запомнила по распевке. И да, песенка была очень лёгкая и не обременённая глубокими смыслами. Встретились друзья после долгой разлуки. Они счастливы видеть друг другу. У них накопилось столько новостей. В их жизни случилось много всего, доброго и плохого. Но друзья обязательно поддержат в беде и разделят радость.
Я слушала и ощущала воодушевление, которое разделяли
Они были искренне в этот момент.
А я думала: а на самом деле? Есть ли у них такие друзья, которые готовы поддержать и разделить? Неужели только у меня - горстка однокурсниц, готовых клюнуть зазевавшихся, а у остальных – вот такие близкие люди, щедрые на душевное тепло?
И если так, то почему так не повезло мне?
Почему меня никто не поддерживает?!
Что я сделала в этой жизни не так?
Сквозь эту всеобщую радость я почувствовала, как засквозило в тёмной, старательно спрятанной от чужих глаз дыре, и на глаза набежали слёзы.
Я быстро отёрла их.
Пусть думают, что это от умиления.
Под бурные и продолжительные аплодисменты маэстро раскланялся, рассылая воздушные поцелуи. Что-то прилетело и мне.
Точнее всем, кто смотрел сейчас в линзу.
После одной песни Крис Хогер запел вторую. О милой девушке, в которую он влюбился и пропал. Такая себе песенка. Ничего в ней особого не было. Но почему-то она пробуждала неясные мечты и надежды на то, что всё будет хорошо.
Когда-нибудь потом.
Возможно, я даже доживу до этой светлой поры.
К концу второй песни я поверила, что Крис не врал: на сцене он действительно потел. Потому что много двигался. Когда он не ходил по сцене, подбадривая зрителей, он энергично отплясывал. В мелодии смутно угадывались хулиганские заокеанские мотивы, и танец Хогера тоже был несколько... фривольным. Он двигал бёдрами так, что ух! Не каждая восточная танцовщица так умела.
И это было вроде неприлично.
Но оторваться было невозможно.
Теперь я понимала, откуда у Хогера такая мускулатура. Даже салонные танцы могли вымотать. К концу польки в полыхающих лёгких практически невозможно было отыскать воздух. И на следующее утро после студенческих танцевальных вечеринок, бессмысленных и беспощадных, ноги отказывались ходить. Но то, что выделывал на сцене Крис Хогер…
Это был словно ритуальный танец, который будил в душе что-то первобытное.
Я бы так не смогла.
Я бы даже близкое не смогла бы изобразить.
Но испытывала неудержимое желание присоединиться к этому безумию.
Пришлось согласиться с девчонками: не побывав на концерте, я не могла судить о его творчестве. Странном, непривычном, но, безусловно, гениальном.
После песни маэстро откланялся и ушмыгнул за сцену. К зрителям вышел Мэтью Донован, который оказался не только концертным директором, но и ведущим. Косметическая магия, грим и корсет преобразили его. Помолодевший и подтянутый, он был благосклонно принят публикой. Он шутил, рассказывал какие-то байки о случаях из концертной практики, но я особо не слушала.