1977
Шрифт:
Неужели Аня ушла? А что ей оставалось еще делать? Помочь она мне не могла.
Сам не зная зачем, вдруг выдавил:
– Вас цыган сдал.
В ответ Борис кивнул. Дальше ехали молча. Машина гудела двигателем, тряслась, а мы сидели, каждый в своей темной камере из мыслей и догадок. В какой-то момент «бобик» резко дернулся и замер.
Я вскинул голову. Приехали? Уже? Как-то слишком быстро, как будто кто-то перемотал пленку жизни вперед. Глянул в окно. Двор. Обычный, ничего особенного. Пятиэтажка. Никакого намека на отделение милиции. Может, привезли в опорный пункт? Или
Дверца открылась, пропуская свет. В проеме стояли Виктор Андреевич и Аня. Сержант кивнул мне:
– На выход.
Спорить я не стал. Зачем? Тут ты не герой, тут ты статистика. Вдохнул спертый воздух камеры, поднялся и вылез. Виктор Андреевич закрыл за мной дверцу, а затем посмотрел на Аню:
– Отцу привет.
Сержант больше не сказал ни слова. Молча залез в «бобик», хлопнул дверью, и уже через несколько секунд машина исчезла за углом дома. Я остался стоять на месте. Голова гудела от вопросов без ответов, и я поднял взгляд на Аню.
Она смотрела на меня. Ее глаза – светлые, как июльское небо, вдруг потемнели, стали тяжелыми, словно на горизонте собирался грозовой фронт. В них бился страх, и он перешел на меня, как вирус.
– Сергей, твое лицо… твой глаз… он совсем закрылся, – выдохнула она.
Я коснулся щеки. Кончиками пальцев чувствовалась натянутая кожа, как будто кто-то подложил под нее камень. Гематома налезла на глаз, оставив мне лишь тонкую щель, через которую я едва мог видеть.
– Пройдет, – пробурчал я.
Аня сделала шаг ближе.
– Бровь. Ее надо обработать. Иначе будет плохо. Даже зашивать придется. Давай я вызову скорую?
– Нет, не надо скорую. Как-нибудь сам справлюсь. Правда.
– Но Сергей! – тяжело вздохнула она. Затем скрестила руки на груди, как будто это могло заставить меня передумать. – Какой же ты упрямый!
Этот ее взгляд… в нем была сила. За ним я рассмотрел, что у Ани был внутренний стержень. Она добавила:
– Ладно, тогда поднимешься ко мне. Я тоже зашивать умею.
– А как же отец?
– Сегодня он на сутках. Мама до вечера на работе.
Слова «Тогда квартира в нашем полном распоряжении» чуть не слетели с моих губ, но я успел проглотить эту фразу, стиснув челюсти так, что зубы заныли.
– Ты мне лучше скажи, что это только что было? – спросил я, кивнув в сторону «бобика».
Вопрос повис в воздухе. Даже ветер замер, ожидая ответа. Она опустила глаза, ее щеки порозовели.
– Не все же тебе меня выручать. Теперь моя очередь, – едва слышно проговорила она, и ее голос звучал хрупко, как тонкий хрусталь.
– Не понял.
– Я уговорила Виктора Андреевича тебя отпустить, – продолжила она, не поднимая глаз. – Он друг отца. Пошел мне навстречу.
Я хмыкнул, чуть не рассмеявшись, но получилось как-то резко, почти зловеще.
– А заверял, что не может нарушать закон! – возмутился я.
– Ну не мог же он при сыне члена горкома тебя отпустить, – пожала плечами Аня, как будто это объясняло все на свете. – Савельев, между прочим, второй секретарь.
– А как зовут его сына?
– Валентин, – сказала она, помедлив. А потом добавила: – Ну, так что? Будем тебя зашивать?
Она
– Пошли, – сказал я.
Мы вошли в подъезд и стали подниматься по лестнице. Аня впереди, я сзади. С каждым шагом я все сильнее ощущал, как мои мысли скользили в интимную сторону. В какой-то момент я поймал себя на том, что смотрю на ее фигуру. Пальто повторяло каждый изгиб... Было на что посмотреть, и воображение, как голодный пес, тут же бросилось вперед, уводя меня к мыслям, от которых было трудно отмахнуться. Чтобы не дать себе утонуть в них окончательно, я выдавил из себя вопрос:
– А те бродячие псы на тебя больше не нападали?
– К счастью, нет. Исчезли совсем.
Мы поднялись на четвертый этаж и остановились у средней двери. Аня пошарила в сумке, выискивая ключи. Спустя миг она отворила дверь, впуская нас в уютное пространство советской квартиры. Запах домашней выпечки смешался с ароматом ее духов.
– Так, я в ванну. Надо руки помыть. А ты проходи на кухню, скоро буду, – сказала она.
Я замер, наблюдая, как она стягивает с себя пальто, обнажая изящные запястья. Аня повесила его на вешалку. Невольно мой взгляд скользнул ниже по ее фигуре, и я поймал себя на том, что задерживаюсь а ней чуть дольше, чем следовало бы. Аня нагнулась, чтобы снять ботинки, и передо мной открылся вид, который заставил мое сердце забиться чуть быстрее. Я сглотнул, чувствуя, как по телу пробегает волна возбуждения. Я резко отвел глаза, притворившись, что меня больше интересует эта прихожая.
Квартиры такие я знал до мелочей: стандартные, безликие. Двери в комнатах и кухне аккуратно выстроились вдоль узкого коридора. Этот тип жилых площадей был мне знаком до боли. Сорок восемь квадратных метров для жизни в бетонной коробке. В такой я когда-то рос. И, кажется, в такой же жил любой, кто вырос в провинциальном городе, где жизнь словно застряла во временной петле.
– Не стесняйся, Сереж. Раздевайся, проходи, – услышал ее голос из ванной.
Я медленно расстегивал пуговицы на пальто, никуда не торопясь. В квартире тишина, только из комнаты доносилось стук часов. Аня тихо закрыла за собой дверь. Сняв пальто, я повесил его на вешалку, портфель поставил рядом на пол. Стянул ботинки и отправился на кухню.
Кухня оказалась скромной. Небольшой стол у стены, потрепанный пузатый холодильник, плита с пожелтевшей эмалью, на подоконнике – цветы в горшках, вечно пыльные, но живучие.
С холодильника негромко мурлыкал радиоприемник. Я подошел ближе. Аппарат был серо-черного цвета, с гордой надписью «Йошкар-Ола». Сверху у него была ручка для переноски. Переключатель – колесико, потертое от использования. Голос диктора звучал буднично, но говорил он о переменах: о новой Конституции, которая была принята пару месяцев назад на внеочередном съезде VIIсессии Верховного совета СССР девятого созыва. Сменила она старую, «сталинскую».