1977
Шрифт:
Я пробрался в дачу Петрова – этот склеп, пропахший сыростью и пылью. Дверь, конечно же, была выбита. Сначала я поднялся на чердак. Там, под самой крышей, пахло старыми газетами и мышиным пометом. Из маленького, запыленного окошка я окинул взглядом окрестные дачи. Пейзаж был удручающий. Словно после нашествия саранчи. Или после ядерного взрыва – кто знает, что тут произошло на самом деле? Сплошная разруха. А где-то далеко, на горизонте, в серое, свинцовое небо поднимался столб черного жирного дыма. Понаблюдав какое-то время за этой жуткой картиной, но так и не увидев ничего, что могло бы пролить свет на происходящее, я спустился обратно в дом. Внизу было еще хуже. Окна выбиты, внутри все перевернуто вверх дном, как будто здесь побывало торнадо. Под подошвами хрустело
Голова была пустой. Может быть, от усталости – ноги гудели. Может быть, от ударов рыжего, – до сих пор чувствовалась тупая боль в скуле. А может быть, от шока – от всего этого безумия, которое обрушилось на меня, словно лавина. Но нужно было думать. Нужно было понять, что делать дальше. Я уперся локтями в колени, потер пальцами лоб, пытаясь выдавить из себя хоть какую-то мысль.
Те люди… эти незнакомцы, словно вынырнувшие из ниоткуда… Они устроили на моей даче что-то вроде привала. В этом не было никаких сомнений. Хотя… в голове промелькнула дикая, почти безумная мысль… а что, если они охраняли портал? Звучало, конечно, как бред сумасшедшего. Откуда им знать о нем? Я и сам-то узнал совершенно случайно. Если бы не эта проклятая щепка… ничего бы этого не было. Ни этого кошмара, ни этой беготни, ни этих… охотников. Мне ничего не оставалось, кроме как ждать. Ждать, пока они снимутся с привала и уйдут. И я надеялся, всем сердцем надеялся, что это случится очень скоро.
Мои опасения сбылись. Мой телефон… этот кусок пластика и металла изменил будущее. И не просто изменил – искривил, сломал, превратил в какой-то кошмарный, извращенный фарс. Все указывало на то, что здесь идет война. Война… это слово, словно ледяной осколок, вонзился мне в сердце. Мне не было никакой разницы, кто на кого напал. Кто с кем воюет. Все, что мне было нужно – вернуть все на круги своя. Вернуться в СССР и забрать у Валентина телефон. И тогда… тогда ничего этого не будет. Ни этой разрухи, ни этих незнакомцев с винтовками, ни беспилотника.
На миг меня охватил жуткий, леденящий душу ужас. Я представил себе… Юльку. Какая судьба ждала ее теперь, в этом искаженном, сломанном мире? Хотя… я не был уверен, что в этой версии будущего она вообще могла меня знать. Возможно, я был для нее всего лишь призраком, тенью из другой реальности. Черт возьми! Эта мысль, словно гвоздь, вонзилась мне в мозг. Это вообще могла быть не моя баня! Не мой дом! Тут все могло быть не так, как я привык это знать.
Я замер. Мне показалось, что где-то рядом послышался этот жуткий свист – звук беспилотника. Я напряг слух, стараясь уловить хоть малейших шорох. Но вокруг стояла тишина.
Нужно идти в СССР.
На той стороне портала… там скоро опустится ночь. Холодная, декабрьская ночь. Как я ее переживу? Идти некуда. Совсем некуда. Переночевать у Ани? Эта мысль промелькнула, как слабая искра в кромешной тьме, но тут же погасла. Вряд ли. Искать Валентина? Где? Адреса его квартиры я не знал. Слоняться по той стороне сутками, будто неприкаянная душа, в поисках телефона, пока холод не проберет до костей, пока я не замерзну и не скопычусь, как бездомный пес? Перспектива так себе. Мягко говоря. Но и оставаться здесь, в этом жутком месте, было не лучше. Здесь пахло смертью и запустением. Надо валить. Валить обратно в СССР, который теперь казался мне спасением. Сниму номер в гостинице. Пусть даже в самой захудалой, с тараканами и скрипучими кроватями. Тысяча рублей, спрятанные над входом в сарай, – меня выручат. Да, гостиница… это то, что нужно. Там я смогу все обдумать в спокойной обстановке. Была только одна, маленькая, но очень существенная проблема в реализации этой шикарной задумки: для заселения в номер нужен был паспорт гражданина СССР. Паспорт. Этот маленький, красный документ. У меня, разумеется, его не было. Но ничего. Я что-нибудь придумаю. Скажу, что потерял, а сам в командировке.
***
Тьма сгущалась медленно, но люди не уходили. Они оставались там, словно приросшие к половицам, к стенам, к самому воздуху этой проклятой дачи. И я знал, чувствовал нутром, что это не просто случайные бродяги, заглянувшие на огонек. Они здесь надолго. Как минимум до рассвета. А может, и дольше. Что мне со всем этим делать, я пока что еще не решил.
Пришлось устраиваться на ночлег. Когда сумерки окончательно окутали землю, я нашел в доме старый, затхлый матрас. От него пахло плесенью и мышами. Сверху накинул одеяло, тонкое и драное, как половая тряпка. С этим нехитрым грузом я отправился на чердак. Скрипучие ступени деревянной лестнице, приставленной к стене, стонали под моими ногами.
На чердаке, под маленьким окошком, затянутым паутиной, я и устроил себе временное убежище. Рядом, на пыльный пол, положил кусок ржавой арматуры. Нашел в сарае, среди старого хлама. С этой железякой в руке становилось немного спокойнее. Как в детстве, когда под кроватью прятался от ночных кошмаров, держа в руках плюшевого мишку. Только сейчас мишка был стальным и холодным.
Дверь на чердак запиралась изнутри. Какой-то шутник приделал сюда шпингалет, а вот снаружи не было даже ручки. Захлопнешь дверь – и все, ты заперт. Именно это меня и устраивало. Внизу, в доме, было опасно. Незваные гости могли в любой момент заявиться в дом, решив, что он хорошее место переждать ночь. А в нем я – спящий, беззащитный, как новорожденный. Пуля в лоб и дело с концом. Или нож под ребро. Для них это, наверное, как комара прихлопнуть.
А на чердак вряд ли кто полезет. Кому охота шастать в этой темноте, полной пыли и пауков? Пусть остаются внизу, в своем логове. А я здесь, наверху, в относительной безопасности. Надеюсь. Потому что где-то глубоко внутри, под ложечкой, поселился страх. Страх липкий и холодный, как могильная земля. И этот страх шептал мне, что ночь будет долгой. Очень долгой. И что рассвет может и не наступить. Никогда.
Я тихо щелкнул шпингалетом, запер дверь и перебрался на матрас. Я привалился спиной к шершавой деревянной стене, слушая. Снаружи царила тишина, такая густая и плотная, что казалось, ее можно потрогать. Тишина, в которой каждый шорох, каждый скрип казался ударом грома. Только изредка, где-то под полом, раздавалось тихое шуршание. Мышь. Или что-то похожее на мышь. Что-то, что скреблось и копошилось в темноте.
Запах старых газет, пыли и мышиного помета въелся в ноздри. Сначала он казался невыносимым, но уже через час я почти перестал его замечать. Знаете, так бывает, когда привыкаешь к зубной боли – она никуда не девается, просто отступает на задний план, напоминая о себе лишь изредка, острой, колющей вспышкой. Вот и запах стал частью этого места, частью этой ночи, частью меня самого.
Если бы сейчас был горячий чай, крепкий и сладкий, и банка тушенки, разогретая на маленькой спиртовке… тогда, пожалуй, можно было бы сказать, что день удался. Но ни чая, ни тушенки, конечно же, не было. Только холод, пыль и гнетущая тишина. И еще голод. Он скребся внутри, словно еще одна мышь, только гораздо более настойчивая и требовательная. Желудок урчал и подвывал, напоминая, что его давно не кормили. Он требовал свою долю, свою жертву.
Я решил, что сон – лучшее лекарство от голода. По крайней мере, на какое-то время. Лег на жесткий матрас, положив под голову скомканное одеяло. Закрыл глаза, пытаясь отогнать навязчивые мысли. Но они лезли в голову, как тараканы, напоминая о том, что происходит вокруг.
Заснуть получилось не сразу. Сознание цеплялось за каждую мелочь, за каждый шорох. Но потом, когда усталость взяла свое, меня словно вырубило. Провал в черную, беспросветную бездну.
Днем это место казалось мертвым, выпотрошенным. Но ночью… ночью оно оживало. Не в хорошем смысле, нет. Как оживает старая рана, начиная гноиться и пульсировать от боли.