21 интервью

Минчин Александр

Шуфутинский: Начнешь – дойдешь: надо как-то жить! Знаешь, что интересно? Будучи в Лос-Анджелесе, я стал увлекаться каким-то более цивилизованным шоу-бизнесом, что ли. Я решил немножко пополнить свое образование, писал музыку, мне было интересно, я пробовал. Потом пошел учиться в университет. Я взял курс «скоринг», мы писали музыку для кино – там другая техника должна быть.

Минчин: Как назывался курс?

Шуфутинский: «Скоринг», там были такие предметы, как экономика шоу-бизнеса, прочее, прочее. Несколько интересных предметов, за которые я сам платил. Там был еще один замечательный человек, Дан Рэй – композитор, который написал много известной музыки, он преподавал. Я посещал его занятия, практические, теоретические. И в конце этого курса я должен был, как и все, сдавать экзамен. Продирижировать свое произведение, 40-секундное, на какую-то заданную тему, а затем продирижировать свою же аранжировку с живым оркестром. Я

успешно все это сделал, получил «грейт эй». Дан Рэй был замечательным человеком, он приглашал каждого из своих студентов поболтать, обычно это было в шесть утра в Санта-Монике, куда он ходил на завтрак. Я с ним встретился и привез ему свои четыре пластинки и кассеты. Он посмотрел на них и говорит, а что это такое? Это песни, которые в России все знают, это песни, которые я пою, они продаются. Он говорит: «Знаешь, мой тебе совет: у нас здесь, в Голливуде, только членов профсоюза композиторов для кино тридцать пять тысяч насчитывается. Не надо тебе этим заниматься. Ты уже имеешь то, что многие из этих тридцати пяти тысяч не имеют. Ты имеешь целую страну, где тебя знают и любят, но ты об этом не догадываешься. Я б на твоем месте занимался тем, чем ты занимаешься. Записывал бы эти альбомы, пел бы эти песни. А это пробуй для себя. Пробиться здесь тебе будет тяжело». Причем он слушал внимательно музыку, не понимая ни слова по-русски. Но я его словам внял.

Минчин: Ты уникальный аранжировщик в русской и мировой эстраде, из тех, кого я слышал. Твои произведения всегда отличались прекрасной аранжировкой, они были законченными произведениями и всегда узнавались, чего не скажешь о нынешних молодых талантах. Откуда это умение аранжировать, из трех-четырех аккордов создавать волшебство музыки?

Шуфутинский: Композитор – он же мелодист. Я тебе скажу, что я этому учился, учился музыке. У меня академическое образование, поэтому я примерно соображаю, что должно крыться за мелодией.

Минчин: Помимо тебя еще сто человек это изучали, но они… Ты считаешь, что это от Бога?

Шуфутинский: Я боюсь говорить что-нибудь об этом, то есть придавать этому какую-то классификацию. Знаешь, я читал такую интересную историю. Когда Чайковский написал «Пиковую даму», Танеев – прекрасный композитор-классик, он был еще и теоретиком, – прислал ему письмо на шестнадцати листах, где он написал: «Уважаемый Петр Ильич, я восхищен вашей оперой и всю ночь писал эту статью. Изучив ваш труд, я написал, как надо писать оперу: я нашел систему, поняв, как вы это делаете». В ответ на это через день он получил письмо от Чайковского: «Дорогой, уважаемый (я не помню, как его звали), я прочитал ваше письмо. Сердце мое защемило, я всю ночь проплакал, я восхищался вашим гением, вашей работой, но должен вам сказать, что на самом деле, возможно, вы и правы, что оперу именно нужно писать, как вы описали мою специфику. Но, честно говоря, я думаю, что оперу нужно писать как Бог на душу положит».

Минчин: То есть, ты считаешь, что это талант от Бога? Что ты не работаешь и не напрягаешься, это как бы произвольно?

Шуфутинский: Я вообще никогда не напрягался в смысле музыки. Кроме тех моментов, когда мне нужно было на память выучить какое-нибудь произведение, чтобы сыграть на экзамене. Она как бы сама вливалась в мои уши, и то, что меня трогало и волновало, оседало у меня в памяти. Я подсознательно знал, что вот это должно звучать именно так.

Минчин: Но сам ты музыку для песен тоже сочиняешь?

Шуфутинский: Да, у меня есть свои песни, конечно. Это особое искусство, совсем другое.

Минчин: Все мы, вынужденные покинуть «родные пенаты», с тех пор мечтали вернуться на родину, где родились, – на коне. Как и когда состоялся твой возврат, принесло ли тебе это моральное удовлетворение?

Шуфутинский: Я не мечтал никогда: это не было предметом моих желаний. Я уехал из Советского Союза навсегда. Я уезжал не в Америку, я уезжал из Советского Союза. И поэтому мне было очень легко вжиться в американскую жизнь. Мне нужно было понять этот народ, эту страну, их смысл жизни, их смысл взаимоотношений и прочее. Когда начались эти «перестроечные» дела, у меня к тому времени был уже свой ресторан, я все равно относился к этому достаточно скептически и смеялся над этим. И никогда не верил. Я еще помнил достаточно хорошо, когда меня два года продержали в неведении. Ну, в общем, много плохого запомнилось, хотя с годами стирается.

Минчин: Кто тебя соблазнил на первый приезд, и какие чувства?

Шуфутинский: Леонард Лев, который в 89-м году организовал приезд Токарева в Москву. Я понимал, что заработать на нас большие деньги было сложно. Стала появляться возможность покупать и продавать на Запад нефть, руду и прочее. А Леонард, умный и способный бизнесмен, сделал какие-то свои первые шаги в отношении торговли с Россией. Я понимал, что меня здесь знают, ко мне уже туристы из России приходили в рестораны, где я пел. Просили у меня автографы на кассеты, записанные здесь,

выпущенные пиратским, естественно, способом. И все-таки он меня уговорил, он заключил договор с Госконцертом и по совершенно баснословной для меня тогда цене – тысяча долларов за концерт, из которых 250 я должен отдавать ему как импресарио. Уговорил поехать на тридцать концертов в Советский Союз на гастроли. Я готовился, были отпечатаны афиши, при этом я продолжал работать в русских ресторанах и держался за это, потому что постоянную работу в Америке получить очень непросто.

Минчин: В каком году это случилось?

Шуфутинский: В 90-м, 25 июня, мы прилетаем, у меня билет в первом классе, садимся в Шереметьево. Я выхожу, а меня встречают чуть ли не с музыкой, цветами, друзья, родственники, Кобзон. Он устраивал нашу поездку от Госконцерта. И вот везут меня по Москве ранним утром…

Минчин: После десятилетнего отсутствия?

Шуфутинский: Да. Резануло по глазам – мрачный, серый город. Взгляды людей потупившихся, без улыбок, отвыкаешь от этого в Америке. Одежда – все серо. Но, тем не менее, было интересно. Приехал в гостиницу «Россия», мне дали номер полулюкс, полвосьмого утра. Поселили в этот люкс, а Леонард говорит, что у нас в девять утра завтрак с представителями Госконцерта. Это пресс-конференция, и будут журналисты. Я никогда не мог себе представить, что я настолько здесь знаменит. Люди не знали, как я выгляжу, информация ведь не доходила до широких масс. И вот за полчаса до пресс-конференции я ищу, куда включить фен, чтобы высушить голову после душа, и не могу найти розетку в этом номере. В гостинице «Россия» нет розеток, есть какие-то, но туда вставить ничего нельзя. И вдруг я соображаю, раз телевизор работает, то розетка есть. Я выдергиваю из розетки вилку, включаю туда фен и вдруг со страшной силой бьюсь о мраморный подоконник головой. Поднимаюсь, со злости мне жарко, у меня кружится голова. А это был июнь месяц, жара, я выглядываю в окно – напротив меня собор Василия Блаженного, внизу толпы военных людей. Почему военных, я не мог понять. Я забыл, что в России столько военных ходит по улицам. В Америке этого нет. У меня голова разболелась от сильного удара, я смотрю на этот Кремль и думаю: я приехал сюда из Лос-Анджелеса выступать и заработать денег; самое главное – не умереть.

Минчин: Где был твой первый концерт?

Шуфутинский: Мой первый концерт? Мы поехали в Киев. Украина тогда была частью Советского Союза. Киевский Дворец спорта. Я еще был в каком-то таком обожженном состоянии, не мог себе представить, что со мной происходит. Я, достаточно известный в определенных кругах эмигрантский исполнитель, приехал в страну, из которой я когда-то уехал навсегда, со своими песенками, которые, вроде бы, должны здесь знать. Во-первых, вагон СВ меня потряс, поскольку я до эмиграции никогда не ездил в мягких вагонах. И вдруг я приезжаю в вагоне СВ, меня встречает лимузин, привозят в гостиницу, дают люкс. Меня везут обедать в ресторан «Украина», есть борщ с пампушками, с чесноком. Меня привозят во Дворец спорта, где когда-то я выступал с «Лейся, песня». Когда я подошел, уже одетый, к сцене за кулисы и услышал, как гудят десять тысяч человек в переполненном Дворце спорта… Пять дней подряд в Киеве во Дворце спорта было по десять тысяч человек. Когда я первый раз вышел, я ужаснулся. Вот тогда я понял масштабы того, что я сделал! Я увидел совершенно обезумевший народ – они орали, визжали, кричали. Я вышел в Киеве на сцену и запел «Крещатик». Это был взрыв, люди прорывали кордоны милиции, они рвались ко мне руками, они забрасывали меня цветами. Я никогда не мог себе представить, насколько я знаменит. И понял тогда, что в России я – хит. И сразу заразился этой инфекцией! Это как заразная болезнь.

Минчин: Как наркотик…

Шуфутинский: Да! За эти пару месяцев мы сделали 75 концертов во Дворцах спорта, на стадионах необъятной этой страны. Иногда были ужасные условия поездок, особенно – Сибирь, Урал, все эти страшные поезда; серьезное испытание – передвигаться по этой земле. Поезда уничтоженные, с ужасными разбитыми туалетами, грязные гостиницы, ну, в общем… Сейчас получше.

Минчин: А в Москве первые концерты помнишь?

Шуфутинский: Да, в Москве они были в конце поездки. Концерты были в Концертном зале «Россия», потом в Измайловском спортивном комплексе. Все снимало телевидение, и потом показывали.

Я вернулся в Лос-Анджелес с победой, привез денег, расплатился с долгами, которые еще были: невзирая на успех, я за эти годы состояния не сколотил. После поездки я понял: надо заниматься тем, что ты умеешь делать. Я вернулся работать в ресторан. В то время мне платили уже $750 в неделю плюс чаевые. Это приличные деньги в Америке. Сразу меня стали одолевать звонками. Предложили на пять месяцев, гарантия – по двадцать концертов в месяц, и я практически согласился. В следующем, 1991 году поездка окончательно перевернула все мое понимание вопроса: зачем ты поешь в ресторане? Достаточно приехать и поработать здесь три месяца – можешь заработать столько, сколько там за целый год. Мне это казалось вообще фантастикой!