21 интервью
Шрифт:
Минчин: Какой это год был, Миша?
Шуфутинский: Я думаю, это 78-й.
Минчин: Сколько лет примерно ты пробыл в «Лейся, песня»?
Шуфутинский: Четыре года. Так вот, конкурс советской песни. Подготовили очень серьезную программу. Мы были уже продвинутым коллективом, играли в стиле «Чикаго», с дудками, с тромбонами, с трубой и саксофоном.
Минчин: Аранжировки ты сам все делал?
Шуфутинский: Не только я, музыканты тоже делали в коллективе. Хорошие музыканты были, и певцы хорошие. А в это время мы не поехали на фонды Кемеровской филармонии. Юровский Юрий Львович – директор – устроил страшный скандал, что мы к нему не приехали, написал жалобу на нас в Управление музыкальных учреждений, и к моменту нашего приезда в Сочи нас сняли с конкурса.
Минчин: Они пели ее песни?
Шуфутинский: Ну конечно. Но Кобзон стукнул кулаком, как мне рассказывал потом покойный Френкель. Кобзон вошел, стукнул кулаком по столу и сказал: «Ах ты, старая б…, ты что здесь свои интересы отстаиваешь? Этот коллектив будет во втором туре участвовать, иначе я выйду из жюри». И нас допустили. Я лично против Александры Николаевны ничего не имею: она написала замечательные песни. Но она функционировала, как и все остальные в то время. Ей нужно было кого-то поддерживать, потому что кто-то поддерживал ее. А мы прошли на третий тур и разделили первое место с ансамблем «Молодые голоса». Я помню, как мы перенервничали, передергались, как мы с Владиком вышли вечером и ждали решения жюри, и когда объявили, что мы заняли первое место, мы разрыдались даже, все было сентиментально. Это было последней каплей моего терпения, я давно уже думал, что нужно уехать. Жена категорически не хотела – маленькие дети. Но после того, когда мы приехали в Сочи и нас не встретили, а я договорился с каким-то клубом, и мы ночевали в коридоре на каких-то раскладушках, терпенье мое лопнуло, и я решил: все, я не хочу, я должен уехать. Добыл израильский вызов. Мы собрали документы, подали их, и началось ожидание, которое длилось два года, – ни слуху ни духу. Ничего, никакого разговора, вообще ничего.
Минчин: Но работать тебе давали?
Шуфутинский: Нет, я должен был уйти, потому что не мог подвести коллектив. Его и так сняли со всех эфиров радио, по телевидению нас все равно не показывали. В общем, я уступил свое место другим. Из филармонии уволился, чтобы не подводить ни филармонию, никого. И жил на сэкономленные сбережения. В ОВИРе никто ничего не отвечал. Я опять стал подрабатывать, начал писать аранжировки. Потом стал ездить, устраивать как администратор подпольные поездки для коллективов. Для «Лейся, песня», для «Красных маков» – нужно было как-то существовать. Выпустили внезапно перед Олимпиадой.
Минчин: Как и где началась жизнь эмигранта в Америке?
Шуфутинский: Ну как и где – на Брайтоне, в Нью-Йорке.
Минчин: Ты сразу в Нью-Йорк поехал?
Шуфутинский: Нет, сначала поехал в Вену, Рим. Моя жена не хотела даже слышать о том, чтобы поехать в Америку, в крайнем случае в Австралию была согласна. И когда мы попали в Рим, выяснилось, что и в Австралию, и в Канаду нужно ждать по полгода разрешения на въезд, и еще не известно, дадут или нет. Двое детей, денег не было вообще. Разрешили вывезти пятьсот долларов. И мы попали в самое пекло – в Нью-Йорк. Там родился король эмигрантской песни Михаил Шуфутинский.
Минчин: Миша, где ты начал петь на Брайтоне?
Шуфутинский: Я начал петь совершенно случайно. Я аккомпанировал певцу Семену Мокшанову, и он заболел однажды, это было в субботу. Там не «канала» музыка, там надо было петь песни в кабаке. Я мог петь песни. В этот вечер я пропел весь его репертуар, и так началась моя певческая карьера. Потом меня пригласили создать один оркестр, который я и создал. Я там пел и делал первые попытки что-то записать.
Минчин: У тебя был лучший тогда оркестр в Нью-Йорке в ресторане «Парадайз», он всегда был забит благодаря твоей музыке: пахать приходилось с восьми вечера до восьми утра, все пятницы, субботы, воскресенья. С любовью ли ты вспоминаешь это время?
Шуфутинский: «Бразерс Бэнд» организовался задолго до «Парадайза», мы поиграли в ресторане
Минчин: Ты был первым, кто это сделал.
Шуфутинский: Назывался он уже «Атаман-бэнд». На самом деле было очень много вещей, которые я сделал первым. Приехав в 90-м году на гастроли в Советский Союз, я нанял живой оркестр, состоящий из замечательных музыкантов. А я поставил еще трех девочек – вокальную группу, которая пела. Это тоже был первый опыт на сцене. То есть на самом деле в моей жизни было много вещей, которые я сделал первым. Оркестр пользовался успехом благодаря тому, что я его вставил в название в «Сингарелле», где были все эти песни. Я тогда сделал альбом, клубный. Даже хозяевам ресторана можно было немножко диктовать свои условия, поскольку люди-то шли на нас, на музыку, на шоу, поэтому мы как бы банковали чуть-чуть.
Минчин: Почему ты порывался в Лос-Анджелес, если ты уже стал звездным в Нью-Йорке?
Шуфутинский: Потому что меня долго приглашали туда. А я все думал, боялся потерять работу…
Минчин: Почему?
Шуфутинский: Можно быть звездным, но потерять работу. Это разные вещи. Можно быть суперзвездой в Голливуде, но быть в состоянии между проектами и пробыть в этом состоянии 15 лет.
У нас все зависело от того, получишь ли ты в субботу или воскресенье зарплату или чаевые, иначе кормить семью было не на что. И вот мы отложили значительную сумму денег по тем временам, чтобы я полетел в Лос-Анджелес и выступил там в концерте; я вышел из самолета, вдохнул запах пальм, только что прошел дождь. Меня провезли по улицам вечернего Лос-Анджелеса, это была пятница, уже машин не было. Солнце садилось. Я получил страшный кайф. И я сказал, что хочу здесь жить. На следующий день я выступал, через день я выступал еще, а 21 февраля 1986 года я пошел на «Грэмми». На «Грэмми» я достал билет, поскольку был членом продюсерской лиги – продюссировал несколько своих альбомов и чужих: для Успенской, для Гулько, для Майи Розовой, для Могилевского. Как члену продюсерской лиги мне билет достался по дешевке – за $250. Деньги значительные тогда для моего бюджета, но тем не менее я был по-настоящему потрясен от того, как происходит «Грэмми». И Нью-Йорк стал как бы не моим городом, хотя до этого я не собирался из него никуда уезжать. Меня по большому счету немногое там раздражало. Просто мой стиль жизни достаточно сильно эмигрантский из-за того, что я нахожусь именно в гуще эмигрантской тусовки. А Лос-Анджелес – не эмигрантский город. Хотя там значительное количество русских, но они очень сильно разбросаны по разным районам и не объединяются в такое вот мощное гетто…
Там меня пригласили посетить один из новых ресторанов, который открылся: «Арбат», прямо в центре Голливуда. Когда-то это был знаменитый ресторан, где выступали Чарли Чаплин и Мэрилин Монро. Мы пришли с женой. Стол был накрыт с армянским гостеприимством. Икра переваливалась через края тарелки и падала на стол. Короче, пенилось шампанское, коньяк и прочее-прочее. Они спросили: сколько будет стоит привезти из Нью-Йорка оркестр? Привезти будет стоить дорого. Сколько будет стоить зарплата? Я говорю: три с половиной тысячи долларов. Они – хорошо! И все.
Минчин: Сколько человек было в оркестре?
Шуфутинский: Нас было семь человек. К тому времени я разругался со всеми хозяевами ресторанов в Нью-Йорке, потому что там были разногласия из-за денег, и мы уже работали на самостоятельных вечерах, свадьбах. У меня уже был автобус для аппаратуры, для коллектива, и вот этот автобус и плюс еще два автомобиля – таким караваном мы решили ехать из Нью-Йорка в Лос-Анджелес.
Минчин: Ты сам записал свои первые кассеты, пластинки, диски и продюсировал музыку других – как ты дошел до такой жизни?