21 интервью
Шрифт:
Интервью с Михаилом Шуфутинским
Минчин: Помнишь, я тебе задал вопрос: как ты относишься к музыке? Ты ответил: «Музыку я с детства не люблю».
Шуфутинский: Ну да, на самом деле шутка не моя, она очень древняя. Это кто-то другой сказал. Просто так музыканты говорят…
Минчин: Хорошо. Тогда теперь вопрос всерьез. Как ты относишься к музыке?
Шуфутинский: К хорошей – хорошо, а к плохой – хуже.
Минчин: Что тебе запомнилось из детства, ты мне рассказывал…
Шуфутинский: Мы жили в Салтыковке, за городом, мама с папой уехали в институт, стоматологический.
Минчин: Почему тебе папа купил именно аккордеон? В пять лет, правильно я помню?
Шуфутинский: Да, но как бы я не знаю. Или он мне или – он просто аккордеон купил, поскольку я тогда этого не понимал еще, а папа играл на трубе, на гитаре, пел и играл на аккордеоне тоже, он был руководителем оркестра студенческой самодеятельности в университете. Он привез домой аккордеон «Хонер» – размер три четверти. Думаю, мне было лет шесть. Он принес его и решил, что я буду заниматься музыкой. Я уж не помню, почему так решили, наверное, у меня проявлялись какие-то способности. Во всяком случае, привели к нам учителя – высокого, полного мужчину, но с удивительно благородной внешностью. Сальников Сергей Рафаэлович. Это был мой первый учитель на аккордеоне. Я помню, он учил меня нотам, учил правильной музыке. Он начал мне показывать, на какие клавиши нужно нажимать, чтобы сыграть «чижик-пыжик».
Минчин: Где ты жил в Москве, если помнишь, и чем занимались твои родители?
Шуфутинский: Я жил с дедушкой и бабушкой на Шаболовке. Напротив метро «Октябрьская» находился ресторан «Варшава» и гостиница «Варшава». Там стояли автоматы с водой, пирожки какие-то продавали, мороженое. И была такая история. Забегу вперед. Я уже учился в школе. В школу ходил пешком, а можно было ездить на трамвае, если были деньги. Но поскольку денег мне не давали ни дедушка, ни бабушка, потому что их у нас особо-то и не было, я ходил пешком. И вдруг однажды я случайно открываю комод и нахожу там коробочку из-под кремлевского подарка. Елка кремлевская, знаешь? Жестяные коробочки голубого цвета, на них нарисованы Снегурочка, Дед Мороз, написано «С Новым Годом». Это с прошлогодней елки у меня осталась такая коробка. Пойти на елку в Кремль и еще получить подарок – это было мечтой каждого мальчика или девочки. И мне это навеяло с такой сильной ностальгией воспоминания об этом прекрасном празднике, что я потянулся к этой коробочке и открыл ее. И увидел там рулончики бумажные, свернутые странным, непонятным образом. Я думал: сейчас залезу, может, там мандарин остался? Оказывается, дедушка собирал мелочь, сворачивал в бумагу, делал такие бочонки из мелочи. Потом, когда скапливалась приличная сумма, он ходил в сберкассу и обменивал ее. Ну я возьми да и стащи один бочоночек. Стащил; оказалось, там есть деньги. Сумма была значительная. Во-первых, я поехал на трамвае, во-вторых, по дороге купил себе пирожок…
Минчин: И загулял!
Шуфутинский:…с мясом, и даже за семь копеек фруктовое мороженое. А обратно я тоже поехал на трамвае и подумал: «Ну взял одну, а что, никто не узнает». На следующий день я взял еще одну, и с девчонками – тоже купил им пирожков, купил мороженого по 11 копеек – эскимо, вот… Тогда трамвай стоил 3 копейки. Но через некоторое время я с ужасом обнаружил, что в коробочке не осталось больше денег. Она была пуста. Каково же было расстройство моего дедушки, когда он, приготовив очередную порцию, очередной транш, решил положить туда, открыл и увидел, что там ничего нет, совершенно. Он страшно меня ругал не за то, что я взял, а за то, что скрыл, что взял без спроса. Мне было очень стыдно за свой поступок, и с тех пор я ни у кого ничего не украл.
Минчин: А мама и папа кем были по профессии?
Шуфутинский: Мама у меня очень рано погибла, она в стоматологическом тоже училась.
Минчин:
Шуфутинский: Попала под поезд.
Минчин: Сколько лет ей было?
Шуфутинский: Двадцать семь лет всего лишь. На переходе железнодорожном они шли с подружкой, и у той нога попала в стрелку. Навстречу несся поезд. Когда мама стала ее вытаскивать, спасать, ее саму затянуло под колеса. Ее увезли в институт Склифосовского, она была еще жива… Через некоторое время отец вновь женился – он после войны был еще молодой мужчина – и жил со своей новой семьей.
Минчин: А папа – стоматолог, да?
Шуфутинский: Он был очень известный специалист в Москве.
Минчин: Как проходила школьная жизнь и студенческая? Можно раздельно, сначала школьная жизнь, потом студенческая.
Шуфутинский: «Хотите знать мою биографию? Читайте мою книгу». Это у меня в сайте в Интернете так написано. Как проходила школьная жизнь? Горд был очень, когда меня приняли в пионеры. Вошел в пионерском галстуке в подворотню, во двор, где жил, все меня поздравляли. Учился до пятого класса на одни пятерки. Мне нравилось не столько учиться, сколько чтоб меня хвалили. Бабушка меня очень хвалила, поэтому я учился сначала очень хорошо. Но с пятого класса мне это надоело, и я учился плохо. Пионером был, но на этом вся моя партийная практика закончилась, как и принадлежность к какой-либо организации. Потому что комсомольцем я уже не стал.
Минчин: А первую любовь помнишь свою?
Шуфутинский: Первую любовь? Возможно, это было и раньше, но первую запомнившуюся девушку звали Катя, она была в пионерском лагере, а я тогда в 13–14 лет подрабатывал помощником массовика в лагере, нас направляли. Там кормили бесплатно все лето, и еще рублей 60–65 зарплаты оставалось.
Минчин: То есть ты «пахать» начал уже в школе?
Шуфутинский: Ну да, конечно. И я влюбился в Катю Ржевцеву. У нее был брат Юра – старший, который надрал мне уши, когда узнал, что я вытаскиваю Катю по ночам гулять за территорию лагеря. Мы с ней ходили в неурочное время. Это была такая любовь – мы играли в гляделки. Я понимал, что это безнадежно, потому что у нее папа был портной, который шил в Кремле костюмы. Ну а я неизвестный мальчик, сын стоматолога, с грустными глазами. Мне не светило в такую элиту попасть. Это сейчас «по стойке смирно», а тогда кто ж знал, что так моя жизнь сложится?
Минчин: Она когда-нибудь приходила на твои концерты?
Шуфутинский: Да нет, о чем ты говоришь. Она меня не помнит и не знает, кто я такой. Это было раннее детство. Я думаю, она меня забыла, это я запомнил, потому что у меня остались сильные впечатления: хорошая девочка была, красивая.
Минчин: Когда ты решил, куда пойдешь учиться?
Шуфутинский: Лет с тринадцати я уже играл в самодеятельном джазовом оркестре фабрики «Гознак», который назывался «Эстрадный». Меня привели туда, и я играл на аккордеоне, потому что место пианиста было занято. Но когда оно освободилось, меня посадили за фортепиано. Конечно, это было не так просто, но…
Минчин: Ты за него первый раз сел?
Шуфутинский: Почему – я же учился в музыкальной школе, там был предмет «общее фортепиано». Седьмая музыкальная школа Октябрьского района. Но аккордеона там не было, так как он инструмент буржуазный и не был принят в музыкальных школах; по программе народного образования был баян. Я пришел, сыграл, меня приняли. И я стал учиться на баяне. Баян инструмент интересный по-своему, но совсем другой, сугубо народный. У меня получалось, техника была неплохая. Уже в то время мне нравилось слушать джаз. То есть я случайно ловил «Голос Америки», это для нас было что-то супер такое. Я ходил в «Гознак», там играли всякую джазовую музыку типа «Серенады солнечной долины». И по ночам я слушал джаз, современный, прогрессивный; играли такие, как Джон Колтрейн и другие музыканты, я слушал, и эта музыка меня захватывала, я мог ночами напролет ее слушать. Я уже закончил музыкальную школу, а в обычной школе учился неважно, поскольку играл на всяких халтурах с оркестрами. Кончилось тем, что я в 8-м классе даже остался на второй год и из школы ушел, не получив даже среднего образования. Я ушел и поступил, конечно, сразу в вечернюю школу.