21 интервью

Минчин Александр

Минчин: Иосиф Бродский тоже восьмилетку не окончил…

Шуфутинский: Ну да, но для того, чтобы учиться в вечерней школе, нужно было и работать. И поэтому папа взял меня к себе работать в поликлинике зубным техником.

Минчин: Да?

Шуфутинский: Сначала я должен был разносить карточки по кабинетам, я их разносил, потом мне дали возможность сесть в кабинете и заниматься воском, гипсом и другим. Должен честно сказать, что по стопам папы я не пошел. То есть очень скоро мне это надоело. Однажды в школу я привел свой оркестр, мы отыграли трехчасовые танцы. Все были в восторге и решили меня наградить, короче, восьмилетку я закончил потрясающе. Ну, конечно, годок я проболтался на улице, от рук отбился, курил, с гармошкой ходил с пацанами по дворам, мы жили на Ленинском проспекте. Заходили в красные уголки разных

домов. Ну я был козырной, я же играл на инструменте, понимаешь. То есть мне было многое доступно, что было недоступно другим. Играл всякие модные песенки, но не знал, чем мне еще заниматься. И вот однажды я вдруг увидел объявление. Музыкальное училище имени Ипполитова-Иванова объявляет набор на подготовительные курсы по специальностям: хоровое дирижирование и теория музыки, композиция и так далее, духовые инструменты, общий вокал. Ну куда, думаю: на фортепианное отделение я не поступлю, потому что у меня не было классической программы, я школу заканчивал не по фортепиано. Потом я подумал, может быть, попробую на дирижирование и теорию музыки. И поскольку у меня был хороший слух, абсолютный, я написал диктант, угадал интервалы, которые нам давали прослушать, и меня приняли на подготовительный курс. Там я прозанимался год, а на следующий год поступил в музыкальное училище.

Минчин: Кто-нибудь с тобой учился, ставший впоследствии известным?

Шуфутинский: Очень многие.

Минчин: Как ты попал на Магадан – сослали или добровольно?

Шуфутинский: Это очень долго. Ты меня расспрашиваешь о том, о чем я написал в книге.

Минчин: Может быть, те, кто будет читать это интервью, не читали твоей книги. Ну хорошо, прошли Магадан. «Лейся, песня» была самой современной группой в стране?

Шуфутинский: Этот жанр тогда был очень популярен: вокально-инструментальные ансамбли только появились: «Добры молодцы», «Поющие гитары», «Песняры», «Самоцветы», «Лейся, песня». Я пришел через полгода после создания ансамбля. Тогда там были два руководителя – Миша Плоткин и Валера Селезнев. Они оба были хорошими специалистами, но не могли вместе: лавры друг друга не давали им покоя. В результате разругались и разошлись. Селезнева по какой-то причине просто уволили из филармонии, а Плоткин создал другой ансамбль – «Надежда», и меня пригласили в обезглавленный ансамбль. Добрынин Славка писал для них какие-то песни, и он меня порекомендовал, потому что я с ним только-только тогда подружился и делал для него кое-какие аранжировки. И поскольку он хотел для меня сделать что-то полезное и для себя тоже – нужно было иметь своего человека в «тылу врага», он меня порекомендовал руководителям «Лейся, песня». Это было в Кемерово, они тогда работали от Кемеровской филармонии. Тогда так полагалось. Коллектив должен был быть к кому-то приписан. И я поехал в Кемерово принимать коллектив. Приехал, а они уже на концерте выступают в цирке. Солистом был Владик Андрианов, такой замечательный паренек, который пел и своим скромным утонченным видом поражал на долгие дни и ночи воображение девушек, оставляя в каждом городе толпу брошенных будущих матерей. Владик Андрианов и я очень сдружились, и впоследствии на репетиции он познакомил меня с одним юношей, сказав: «Вот это Саша Минчин, он уезжает в Америку». Вот так было с «Лейся, песня». Ты спросил, был ли самым популярным ансамблем «Лейся, песня»? Нет, были и более современные коллективы, которые играли более продвинутую музыку; мы же играли «попсу», немножко в стиле рок, немножко отджазированную, но это была такая «попса».

Минчин: А кто тебе нравился чисто профессионально из тех ансамблей, которые как бы конкурировали?..

Шуфутинский: Мне нравились «Веселые ребята», потому что Паша Слободкин был такой утонченный знаток рок-музыки. И они подражали «Битлам», у них это здорово получалось.

Минчин: А как тебе были «Песняры» с профессиональной точки зрения?

Шуфутинский: «Песняры»?

Минчин: Ну да, я слышал, что у них у всех консерваторское образование было.

Шуфутинский: На самом деле не имеет большого значения, как называется образование. Что можно сказать с профессиональной точки зрения… Когда «Песняры» поехали на гастроли в Америку впервые, я читал в одной газете такую рецензию: «О профессионализме и уровне мастерства можно много спорить, но то, что ансамбль этнический, сомнений не вызывает». Такая под…ка. «Песняры» играли белорусские песни.

Минчин: Чисто профессионально?

Шуфутинский:

Они очень хорошие музыканты – тогда нельзя было быть плохим музыкантом и стать участником популярнейшего коллектива. Нужно было быть хорошим музыкантом – пели все вживую. «Синяя птица» появилась тогда. Как я могу говорить, что мне нравилось, если я сам этим занимался? Ничего мне не нравилось, кроме «Лейся, песня», я же болел этим.

Минчин: Зачем и почему ты покинул СССР, это понятно. Но все же ты вроде руководил оркестром?

Шуфутинский: Во-первых, я никогда не мог выехать за границу, не пускали никуда вообще, никогда – ни в Болгарию, ни в Югославию, отказывали, без меня весь коллектив ездил.

Минчин: Так только тебе отказывали?

Шуфутинский: Да, только мне.

Минчин: Это потому, что ты еврей?

Шуфутинский: Не знаю, какой у них был критерий. Может, не потому, что еврей или не еврей, а потому, стучал или не стучал. Я не стучал. Мы не пели никаких комсомольских песен, тоже была причина, по телевизору нас не показывали – борода у меня была уже к тому времени.

Минчин: Считали за стилягу?

Шуфутинский: Да нет. По телевизору борода и усы – ни за что! Это только Карл Маркс мог носить усы и бороду, и Ленин. А простой человек разве мог?! Мне хотелось каким-то образом все-таки попасть за границу. Кроме того, здесь были всякие сложности и проблемы, обеспечение коллектива работой. Потому что к тому времени Гера Спектор, администратор, уже удачно свалил в Германию. А я остался и администратором, и руководителем. Ну зажимали, не давали работать.

Минчин: А сколько официально ты получал в то время?

Шуфутинский: В последнее время… Официально самая большая ставка артиста вокально-инструментального оркестра была 10 руб. 50 коп.

Минчин: За концерт?

Шуфутинский: Да.

Минчин: Сколько у тебя концертов было в месяц?

Шуфутинский: По-разному. В хороший месяц можно было дать тридцать концертов. Это стоило дорого. Потому что нужно было проехать гастроли, выступали по два, по три концерта в день. Во-первых, поскольку мы были кассовый коллектив, у нас были сборы большие, и мы стали работать во Дворцах спорта, а там платили двойную ставку. Это было не совсем легально, но кому-то разрешалось. Поэтому все получали больше, появилась такая лазейка – фонды комсомола. Комсомольским организациям разных городов выделяли фонды на проведение каких-нибудь праздников. И они расходовались по-разному, на усмотрение организаторов, и вот на фонды комсомола достаточно было принести любую смету коллектива… И они ее оплачивали. Нужно было поделиться, конечно, откат дать так называемый.

Минчин: Так это «откат» и называлось?

Шуфутинский: Откат, конечно. Я заходил к директору филармонии, в которой мы работали, – этот человек, правда, умер уже, замечательный человек был, руководитель Тульской хоровой капеллы, директор Тульской филармонии – Михайловский Василий Александрович. Потрясающий музыкант, но вынужден был еще заниматься и административной деятельностью, поскольку был директором филармонии. Он меня любил, он мне практически без денег давал эти пустые ведомости с подписью и печатью. А мы за это для него на его фонды выезжали и за месяц делали ему полугодовой план. Собирали ему деньги, и филармония получала хорошую прибыль. А потом он нам давал творческий отпуск, и мы, находясь в отпуске, выезжали на фонды других филармоний или комсомола. И вот у меня накапливалось такое количество этих пустых смет, которые я привозил в филармонию, и мне секретарь впечатывала туда фамилии и ставки. Ставки уже шли двойные, Дворца спорта ставки. А комсомол платил тоже двойную ставку. И у нас получалось: двойная смета плюс еще двойная. Естественно, надо было со всеми делиться, поэтому никто в коллективе никогда эту четверную не получал, но они были рады и двойную получить.

Минчин: Ну, ты 300–400 рублей зарабатывал?

Шуфутинский: Нет, когда я стал совсем популярным, когда разошлись большими тиражами пластинки, мне предлагали в то время 50–60 рублей за концерт, чтобы я только согласился поехать. Иногда даже сто. Поэтому я мог проехать 20 дней и привезти 3000 рублей. Деньги были большие тогда!

Минчин: А постоянной зарплаты у вас не было, только от концертов, да?

Шуфутинский: Конечно. Ну начали преследовать нас, естественно: ОБХСС, проверки, туда-сюда. Был конкурс в Сочи, куда нас направила Тульская филармония.