21 интервью
Шрифт:
В 1976 году после всяких разногласий с братьями я уже перешел в галерею «Альтман-Карпантье», где и состоялась моя большая выставка новых работ, и проработал с ними два года. До этого у меня были две выставки – в 74-м и в 75-м – и два каталога.
Минчин: Как протекала ваша жизнь?
Шемякин: После получения контракта я переехал в нормальную квартиру с хорошей мастерской, в центре, напротив Лувра, угол Риволи. Живописью маслом просто не приходилось заниматься, то, что шло – в основном графика, то я и делал. Галерейщики мои были, мягко выражаясь, не профессиональные. Подталкивали делать то, что продавалось. С Диной Верни у меня поддерживались
Все, что я делал маслом, оставалось у меня в мастерской. В галереях я выставлялся только акварелями и гуашами. То есть о свободе, о которой мы мечтали в России, речи и быть не могло, что я понял после первых и последующих столкновений с галерейщиками.
В 76-м году состоялась моя выставка с большим каталогом «Метафизический синтетизм», довольно сложные работы, тоже гуаши, но большего размера. В 78-м году в галерее «Карпантье» у меня произошла известная выставка «Карнавал Санкт-Петербурга».
Минчин: Мой любимый цикл, очень красочный, колоритный. Расскажите о нем.
Шемякин: Я начал эту серию приблизительно в 76-м году в Париже и выставил работы за два года. В 77-м у меня была выставка «Чрево Парижа». В те годы во все свои каталоги я включал стихи русских или французских поэтов. Например, баллада «Тушеноши» написана Володей Высоцким под впечатлением от серии «Чрево».
В Париже я сдружился с цыганами, братом Сержа Полякова Владимиром Поляковым и знаменитым певцом Алешей Дмитриевичем.
Минчин: Я где-то читал о ночных гуляньях, битье зеркал, покупке оркестров?
Шемякин: Что-то преувеличено, но многое соответствует действительности, был такой период: душе гулять нужно иногда. Я решил сделать каждому певцу индивидуальную пластинку, так как у них своих дисков не было. Мы работали с Костей Казанским, который делал оркестровки два года для каждой пластинки. С цыганами работать очень сложно, они народ необыкновенный. Я сделал все за свои деньги и все полученные деньги отдал цыганам. Я не мог иначе в силу своего происхождения: мои предки перевернулись бы в гробу, если бы узнали, что их внук на цыганах зарабатывает деньги. Пластинки были сделаны, их голоса остались, диски были распроданы за год. С цыганами когда общаешься, нельзя, конечно, удержаться от пьянства. Были очень сложные дни, недели, а то и месяцы безудержных загулов. К сожалению, это последние настоящие цыгане, ушедшие, – Володя Поляков пел еще в «Яре». И Владимир Высоцкий, когда приезжал, всегда передавал приветы «Старику» от Раневской, которая говорила, что они еще гимназистками бегали любоваться им в «Яре» – и голосом, и внешностью этого цыганского красавца.
Минчин: В 1974 году вы сделали иллюстрации к «Архипелагу ГУЛагу» Солженицына. Почему? И видел ли он?
Шемякин: Во время сталинского террора часть моей семьи погибла, многих пытали органы госбезопасности, как гестапо. Никогда не забуду одну нашу родственницу, балерину, которую, издеваясь, заставили простоять несколько суток на пальчиках, привязав ее за суставы к потолку. Так что в память о своих родственниках, о погибших, читая эти ужасные документы, я решил проиллюстрировать кое-какие их гестаповские методы.
Как к писателю я к нему абсолютно равнодушен, я люблю литературу, кто-то его считает писателем… для меня это не литература в смысле, как я понимаю, но то, что он создал, – бессмертное, документальное, архивную летопись –
Минчин: Чувствуете ли вы ностальгию?
Шемякин: Чувствую ли я? Смотря после которой бутылки! Есть, конечно, ностальгия по городу, по некоторым людям, по друзьям, их осталось не много в России. В основном ностальгия по юности, хотя я знаю, что в юность возврата нет. Там все теперь изменилось, поэтому я не думаю, что был бы счастлив, если б вернулся: у меня остались воспоминания о немного грустном, тревожном, романтичном времени, жестоком. Но это была моя юность. Нынешнее поколение другое – более циничное, скептическое. Ностальгия в основном просыпается, когда, намотавшись по галерейщикам, вернисажам, под напором тяжелой работы, а работа моя очень тяжелая, хотя я ее и люблю, – когда выпьешь хорошо, – тогда без песен Шульженко, Бернеса, Утесова, Отса, без Трошина мне лично не обойтись. Но где-то дня через два после опохмелки утихает и снова за работу. А что еще в этой жизни? В Россию я бы, конечно, уже не поехал, я уже отгреб свое на улицах и на городских помойках. И снова начинать бороться за тюбик краски, за хорошую бумагу…
Минчин: Туалетную бумагу…
Шемякин: Туалетную бумагу и для рисования – я бы уже не смог. Я думаю, что принесу больше пользы России, находясь здесь и поднимая флаг русского искусства на должную высоту.
Минчин: Кого бы вы выделили в Париже из эмигрантов-художников?
Шемякин: Для меня – это любимый мой художник Олег Целков, уникальное явление в истории искусства конца XX века. Очень серьезный художник Юрий Купер, мне он не очень близок, но у него большой, заслуженный успех, он работает с крупнейшей галереей в Париже. Третий художник – это Заборов, который делает как бы увеличенные дагеротипы, очень любопытная вещь. По-прежнему я чту и люблю Оскара Рабина, он просто сама история нонконформистского движения.
Минчин: Был такой молодой человек Жарких?
Шемякин: Ни его работ, ни его самого я на дух не принимаю.
Минчин: Об «американских» русских художниках?
Шемякин: Об Эрнсте все уже сказано, это человек, который вошел во все энциклопедии мира. Я был один из первых, кто его поддержал в живописи, хотя остальные советовали заниматься своим делом – скульптурой. Я считаю, что все скульпторы создавали что-то довольно любопытное в плане живописи. Вы знаете, есть громадная монография Марино Марини, который, как потом оказалось, писал очень недурные картины.
Минчин: Джакометти писал и хорошо рисовал…
Шемякин: Джакометти – это, пожалуй, одно из самых удивительных явлений, один из моих самых любимых скульпторов и грандиозный живописец. Здесь, конечно, сыграла роль его итальянская кровь, потому что итальянцы на 90 % врожденные колористы. И живопись Джакометти на сегодняшний день очень-очень высоко ценится. Генри Мур писал много цветных гуашей и акварелей, я очень люблю его работы в цвете. И у Эрнста мне больше всего нравятся работы небольшого формата, но это и понятно – в них легче выразить самого себя.