21 интервью
Шрифт:
Что же касается моей популярности в России, говорит тот маленький факт, но очень значительный для любого художника: когда я приехал на свою выставку, довольно помпезно устроенную в Москве, то в последнюю ее неделю на морозе стояли по пятьдесят тысяч человек в день, мечтая на нее попасть и продавали из-под полы билеты за большие деньги. Я получил разрешение в Москве посетить на один день Ленинград… И когда я приехал туда, там уже до московской выставки за два месяца в музее Достоевского была устроена моя персональная выставка, собранная из коллекций петербуржцев, ленинградцев, которые бережно все
Минчин: Парадоксально как-то звучит – кагэбэшники помогли в вашей творческой карьере, отправив вас в Париж, за границу, физически не уничтожив?
Шемякин: Безусловно, потому что в то время мне было четко сказано: Союз художников вам не даст жить, и у вас три варианта, два из них – это тюрьма или психушка, а третий – покинуть пенаты и попытаться выжить на Западе. Я считаю, что со мной поступили очень и очень гуманно.
Минчин: О выставке в Москве в 1989 году. Была ли она кульминационной? Что вы чувствовали, вернувшись туда уже знаменитым художником?
Шемякин: Чувства были сложные. Организовывала ее моя галерея «Боулз-Сорроко», работы были собраны от коллекционеров со всего мира, включая Австралию, – большая выставка. Устроил ее Таир Салахов, в то время глава Союза художников. Я очень волновался по многим причинам: 18 лет спустя шагнуть снова на родную землю – довольно сложное чувство, это был мой первый приезд. Конечно, было чувство гордости – не только за свою какую-то победу, я рассматривал именно эту выставку как победу всего нашего нонконформистского движения.
Минчин: Вы себя все-таки считаете частью его?
Шемякин: Безусловно. Поэтому в моем двухтомнике первый том открывается благодарностью тем людям, которые меня воспитывали не только как художника, но и как человека, – более старшее поколение нонконформистов.
Минчин: Я хочу заметить, что вы редкий творец в этом смысле: потому что все обычно отбрыкиваются от своих учителей и своих современников, коллег. Вот это меня очень трогает в вас. Вы всегда с собой как на прицепе тянете пять-десять художников, чьи работы вы публикуете в своих монографиях, каталогах и так далее. По-моему, никто больше этого не делает?
Шемякин: К сожалению, да.
Минчин: Так как любой человек искусства эгоцентричен, он зациклен на своем «я», и больше никого не существует.
Шемякин: Первые свои деньги, которые я заработал, я пустил не на создание своей монографии, а на создание «Аполлона». Для меня это естественно. В этом случае для меня идеалом всегда являлся Ван Гог, который мечтал о создании на юге, в Провансе колонии художников, который пригласил туда Гогена…
Минчин: На свою голову…
Шемякин: Который всегда менялся своими работами и пропагандировал работы других художников. Это ярко отражено в его письмах, кои стали на сегодняшний день литературой высокого класса. К сожалению, вы правы: на
Минчин: Еще в выставке в Москве в 89-м.
Шемякин: Прилетели друзья. В аэропорту я был встречен цветами, телевидением, была необычайно доброжелательная обстановка. Первый раз такое произошло на моей выставке: на вернисаже было свыше пяти тысяч человек, это был закрытый вернисаж, одна из поклонниц чуть не выбила мне глаз моим же каталогом, потому что все рвались немедленно получить автограф. Я был зажат и поднят в воздух буквально, и как-то быстро сотрудники милиции вывели меня через черный ход и сказали: к сожалению, лучше там не присутствовать, потому что «задушат в объятьях». Ну как происходит в России: или могут забить сапогами, или задушить в объятьях. Вернисаж был необычайный, фантастический, но я, к сожалению, присутствовал только на официальной церемонии, а когда публика повалила смотреть работы, мне пришлось уехать в отель, чтобы, как говорится, остаться в живых. Вот такой был прием. К слову, о популярности.
Минчин: Какие еще выставки намечаются в России?
Шемякин: Сейчас ведем переговоры о выставке в Эрмитаже. Намечается на 93-й год.
Минчин: Дали и Эрте переполнили галереи и салоны своими работами: литографиями, графикой, рисунками, сериографиями и так далее. Дали – вообще непонятно, то ли он левой ногой подписывал, то ли правой рукой его испанец-секретарь, который, обворовав его, потом исчез. Не боитесь ли вы перенаводнить рынок своими работами – литографиями и другими потиражно воспроизведенными произведениями?
Шемякин: Когда я смотрю небольшой каталог своих литографий и смотрю три тома, громадных, по 600 страниц, где на каждой странице по пять-восемь-десять репродукций, – и это не Дали, а Миро…
Минчин: Миро?! Он наработал столько?
Шемякин: Три тома только одних репродукций с его литографиями! Поэтому мой вклад в литографское дело настолько пока микроскопичен, что говорить о «завале» рынка еще рано.
Минчин: Но в принципе перенаполнение «рынка» работами понижает цену? Или не всегда? С Пикассо этого не произошло.
Шемякин: Не всегда, существуют также большие «невспаханные» пространства: у меня довольно мало работ в Австралии, где очень интересные художники живут и существует интересный мир искусства. Потом самые глубинки Америки, где меня мало знают, так как в основном мою живопись знают в крупных городах.
Минчин: Отношение Михаила Шемякина к работам, сделанным художником Михаилом Шемякиным? Если вы можете отстраниться, так как у вас очень хороший вкус, критический взгляд и редкое знание живописи и прикладного искусства. Ваша оценка того, что художник Шемякин сделал до сегодняшнего времени?