"А се грехи злые, смертные..": любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.).

Пушкарева Наталья Львовна

Судя по продолжительности рекомендованных епитимий, сексуальные прегрешения числились среди самых серьезных для монастырского клира, и к ним приравнивались разве что убийства. Монастырские правила, разработанные святым Василием, требовали, чтобы пятнадцатилетняя епитимья налагалась на монаха или монахиню за любое блудодейство как за прелюбодеяние. Оправданием данной нормы, особенно применительно к монахиням-девственницам, служил постулат, который утверждал, что будто бы монахиня предала своего жениха — Христа. Преподобный святой Иоанн Постник также поддерживал эту точку зрения²²⁰. Это оправдание легло в основу правил поведения монахов-мужчин, правил, содержащихся в некоторых сербских требниках, в результате чего Христос выступает в довольно странной роли «жениха» всех монахов?²¹. Зато в решениях Шестого экуменического собора прослеживается альтернативная традиция, предписывавшая налагать на монаха, виновного в блуде, не более строгую епитимью, чем на мирянина²²².

Сводя

воедино столь противоречивые наставления, традиция, взявшая верх в славянском церковном праве, основывалась на дифференциации между требованиями к монахам и монахиням «малого обета» и теми, что предъявлялись к монахам и монахиням «великого обета», то есть схимникам и схимницам. Схима, то есть обет полной аскезы, принималась лишь наиболее благочестивыми из числа принявших монашество либо на смертном одре. Сексуальное прегрешение, совершенное монахом «малого обета», заслуживало лишь обычной епитимьи за блуд, то есть семилетней. Схимник же, совершивший то же прегрешение, считался более виновным, и ему полагалась пятнадцатилетняя епитимья как за прелюбодейство²²³. Однако в развитие положений, разработанных святым Иоанном Постником, у ряда славянских компиляторов епитимья снижена до пяти лет для схимников и двух лет для прочих монахов либо соответственно до семи и трех лет²²⁴.

Епитимьи для монахинь, нарушивших обет безбрачия, отличались от установленных для монахов. Схимнице-«прелюбодейке» полагалась двенадцатилетняя епитимья, а не пятнадцатилетняя, как схимнику-мужчине. Для монахини же «малого обета», согласно одной из традиций, рекомендовалась девятилетняя епитимья, значительно более продолжительная, чем для монаха-мужчины²²⁵. По другим уставам, особенно распространенным на Руси, на монахинь и монахов налагались одинаковые епитимьи — от двух до семи лет²²⁶.

Наихудшей формой блуда для монахини считалось сношение с монахом. Поскольку монахи и монахини являлись «братьями и сестрами во Христе», сексуальное сношение между ними представляло собой кровосмесительство. Соответственно применялись гораздо более жесткие меры воздействия. Обычной епитимьей являлся двенадцатилетний сухой пост, сопровождавшийся 150 земными поклонами в день, а также запретом на пребывание внутри церкви на протяжении всего этого периода?²⁷. Согласно одной из рукописных традиций, если женщина была схимницей, на нее налагалась двенадцатилетняя епитимья; если же нарушительницей была монахиня «малого обета», епитимья была девятилетней²²⁸.

Поскольку «черные» священники пользовались двойным уважением и как монахи, и как носители сана, их сексуальные прегрешения воспринимались как особо серьезные. Правила, основывавшиеся на традиции, шедшей от святого Иоанна Постника, рекомендовали для таких случаев трехлетнюю епитимью с лишением сана²²⁹. Священник-монах, совершивший кровосмесительство, низводился до уровня простого монаха и подвергался пятнадцатилетней епитимье; максимальным епитимийным сроком для «белого» священника был десятилетний²³⁰. А если партнером «черного» священника была монахиня, то он постился столько же, сколько и обычный монах, но число ежедневных земных поклонов существенным образом увеличивалось, меняясь от пятисот до совершенно невозможных двадцати тысяч²³¹.

Официально нормы церковного права не делали различия между случайной связью с участием монаха или монахини и незаконным браком²³². В обоих случаях нарушитель подвергался семилетней епитимье. И только схимнику полагалась пятнадцатилетняя епитимья (на хлебе и воде)²³³. Немного более легкая, всего лишь пятилетняя, епитимья полагалась в тех случаях, когда монах, будучи в плену у неверных и подчиняясь силе, вынужденно нарушал обет безбрачия и воздержания в еде и питье?³⁴.

Монахи и монахини, решившие, что они более не в состоянии соблюдать монастырское безбрачие, не обладали возможностью вернуться «в мир» и пожениться. Жалованные грамоты, дарованные Русской Церкви, устанавливали, что мужчины и женщины, презревшие монашеские обеты, продолжали законным порядком пребывать под церковной юрисдикцией²³⁵. Согласно правилам святого Василия, объявлялось, что вышеупомянутый супружеский союз «должно считать не браком, но блудом». Согласно одной из версий церковноправового устава, на монаха или монахиню, вернувшихся к религиозной жизни после незаконного брака, налагалась всего лишь семилетняя епитимья, зато пятнадцатилетний срок применялся в тех случаях, когда бывшие монахи или монахини, даже покаявшись, оставались при своих супругах²³⁶. Такого рода норма позволяла «де-факто» расстаться с монашеской жизнью, но зато продолжительность епитимьи имела целью предупредить подобные поступки. Чаще применялась другая норма, требовавшая, чтобы бывшие монахи и монахини обязательно отказывались от пребывания в незаконном браке и возвращались в монастырь. После покаяния на нарушителей накладывалась пятнадцатилетняя епитимья как на прелюбодеев. Если же эти люди продолжали жить во грехе вплоть до самой смерти, то им отказывалось в христианском погребении²³⁷.

Правило Никифора Константинопольского, включавшееся в отдельные варианты синтагмы, было еще жестче: по нему монах, покинувший монастырь и затем женившийся, предавался анафеме и принуждался, если надо, силой, вернуться к монашеской жизни²³⁸. Устав Стефана Душана содержал норму, обеспечивавшую применение этого правила: монах, презревший божественное призвание, заключался в темницу и содержался там до тех пор, пока не соглашался вернуться в монастырь. «Белградская кормчая» демонстрировала, что славяне предпочитали более строгую интерпретацию: ее писец поначалу назвал брак монахини «блудом», а затем зачеркнул это слово и заменил его «любодеянием»²³⁹.

Принятие монашеских обетов на смертном одре усложняло применение правил, регулирующих сексуальное поведение монахов и монахинь. В православном мире такого рода обычай был широко распространен в значительной степени из-за слепой веры в то, что будто бы люди, вступая в монашескую жизнь и принимая новое имя, сбрасывают с себя все свои прежние грехи²⁴⁰. Бывало, что мужчины и женщины принимали схиму, полагая, что находятся на пороге смерти, а затем выздоравливали. Церковь рассматривала монашеский обет как необратимый, особенно когда схимнику, казалось бы, даровалось чудесное исцеление. Однако схимник, вернув себе здоровье и силы, мог не пожелать или не вытерпеть следования обету, принятому на себя в миг физической или эмоциональной слабости. Возможно, именно эту группу людей имел в виду безымянный составитель русской «Ефремовской кормчей», когда рекомендовал проявлять сострадание к девицам, нарушившим обет целомудрия. К таким молодым женщинам следует относиться с мягкостью, писал он, и налагать на них епитимью продолжительностью всего в один год, как за второй брак. С гораздо меньшей симпатией он относился ко вдовам, нарушившим обещания не выходить вторично замуж, которые были даны с целью утвердиться в наследственных правах²⁴¹. В пятнадцатом веке русский митрополит Фотий рассмотрел подобное дело: один дьякон женился на схимнице. Этот союз нарушал по меньшей мере два правила: монахине не разрешалось выходить замуж, а сам Фотий возражал против заключения браков после рукоположения. Однако, несмотря на свою обычную жесткость, Фотий не потребовал, чтобы эта пара рассталась, хотя и наложил на супругов суровую епитимью²⁴². Московский собор 1667 года попытался приостановить практику принятия монашеских обетов в преддверии смерти. Синод запретил молодым супругам принимать монашеские обеты даже в случае болезни без согласия другого супруга и родителей. Лишь пожилым людям, а также одиноким и бездетным разрешалось, когда они заболевали, брать на себя монашеский обет²⁴³.

Церковное право рекомендовало и иное отношение к покаянным постам, земным поклонам и недопущению к причастию, в зависимости от обстоятельств. Если источник искушения для согрешившего монаха находился где-то поблизости, настоятелю рекомендовалось отправить грешника в отдаленный монастырь с сопроводительным письмом, где рассказывалось о происшедшем²⁴⁴. До нас дошел документ такого рода, составленный на Руси в семнадцатом веке. Патриарх Филарет уведомлял настоятеля уединенного Никольского монастыря в Карелии, что к нему направляется монах Нафанаил. Нафанаил был уличен в блуде. Патриарх приказал настоятелю проследить за тем, чтобы провинившийся монах никогда не покидал монастыря и чтобы ему не было позволено напиваться. К причастию этот монах мог быть допущен только перед смертью, хотя во всех прочих случаях он имел право общаться с остальными монахами. Филарет также потребовал от настоятеля направить через год отчет о поведении Нафанаила²⁴⁵.

В славянские уставы часто включались специальные положения, касавшиеся мирян, имевших недозволенные сексуальные отношения с церковнослужителями. Правда, составители уста-bob не всегда настаивали на увеличении епитимьи в случае, если один из партнеров принадлежал к клиру. В одном из уставов рекомендовалась необычно строгая епитимья в виде пятилетнего поста для женщины из числа мирян, имевшей сексуальные отношения с монахом. Основанием, по-видимому, было то, что нарушение благочестивой жизни Божьего человека являлось особо серьезным нарушением. Другой устав, однако, предусматривал необычайно легкую, всего лишь годичную, епитимью, возможно, исходя из понимания того, что женщина могла уступить монаху под давлением его авторитета²⁴⁶. Мирянин, переспавший с монахиней «великого» или «малого» обета, мог подвергнуться как легкой, двухлетней, епитимье, так и строгой, пятнадцатилетней²⁴⁷. Для мирянина являлось грехом, влекшим за собой семнадцатидневную епитимью, даже похотливо мыслить относительно монахини²⁴⁸. Огромное разнообразие епитимийных правил при полном отсутствии признанной рукописной традиции указывает нам на явную пристрастность писцов при отборе норм. Писцы, похоже, сходились на том, что сексуальное сношение с монахиней составляло особую категорию греха, но разнились в своей оценке ее относительной серьезности. Высокий штраф в размере сорока гривен, установленный Уставом Ярослава, помещал это прегрешение в ту же категорию, что и кровосмесительство в рамках нуклеарной семьи или изнасилование женщины знатного рода²⁴⁹.