"А се грехи злые, смертные..": любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.).

Пушкарева Наталья Львовна

Переход «карнавальных» героев в высокий мир эпоса означал для них своеобразное повышение статуса, превращение ти-пов1ЛХ комических персонажей в реальные исторические личности, достойные, как Василий Буслаевич, упоминания в летописи. Вместе с тем и после приобщения к эпосу они сохранили несомненную преемственность с породившей их низовой традицией. Это заметно в отдельных комических эпизодах, но прежде всего в общем настроении повествования. Уже та поразительная легкость, с которой эти герои побеждают своих врагов, отличает их от воителей классической традиции. При всех своих воинских доблестях последние побеждают с некоторым трудом: Добрыня плачет перед решающим боем со Змеем, конь Ильи спотыкается от свиста Соловья Разбойника, сам Илья прибегает к хитрости, чтобы обмануть поганого Идолища, может даже попасть в плен к татарам; Алеша побеждает Змея Тугарина лишь хитростью. Все эти богатыри в трудный час обращаются к покровительству Бога и святых. Героям же «карнавальным» подобное покровительство не нужно: Василий Пьяница одним выстрелом

из лука обращает в бегство всех татар. Такая же ситуация и во французской традиции: если Гильом побеждает одного из соперников, лишь лишившись кончика носа, а Роланд погибает в бою, то Ренуар расправляется с сарацинами с такой же легкостью, как брат Жан в истории Пантагрюэля сокрушает Сосисок.

Общим для всех упомянутых смеховых сюжетов как архаического, так и позднейшего — постклассического типа являются пародийные мотивы; смешные эпизоды дополняют серьезную традицию и отталкиваются от нее. Особенностью позднейших преданий является то, что они возникают на фоне классического эпоса и тем самым противопоставление/пародия приобретают в них большую значимость. Комические эпизоды в биографиях Геракла или Тора пародируют описание их же подвигов — это чистый ненаправленный смех. Общей тенденцией развития сме-ховой культуры является развитие в ней направленного смеха и вытеснение ненаправленного, воспринимаемого теперь как дурачество (Стеблин-Каменский 1978: 149—156). Пародия приобретает элементы социальной сатиры. Простолюдин Ренуар сражается рядом с благородными рыцарями и доказывает свое полное превосходство над ними. В русских былинах подобное пародийное противопоставление имеет затекстовый характер: отдельные эпизоды должны были напоминать слушателям былин о Василии Буслаевиче и Василии Пьянице героические деяния Добрыни Никитича и Ильи Муромца.

История Хотена Блудовича на этом фоне кажется некоторым исключением. Несмотря на буйный нрав, напоминающий характер Василия Буслаевича, Хотен ведет себя пристойно, в основе его деяний лишь гипертрофированное чувство сыновней почтительности. «Карнавальная» символика уведена в глубь текста и малоощутима, явно она проявляет себя лишь в указании на непристойное поведение отца героя — Блуда. Сам же Хотен скорее сближается с киевскими богатырями, нежели противопоставляется им.

В настоящем виде былина о Хотене Блудовиче кажется своеобразным черновым наброском истории Василия Буслаевича, в котором «карнавальная» тенденция еще не нашла своего полного воплощения. Вместе с тем не следует забывать, что дошедшие до нас записи былины — не оригинальные новгородские тексты, но их позднейшие переложения, претерпевшие значительные изменения. Так, в истории Хотена Блудовича забыто даже его новгородское происхождение. Сходство этого героя с киевскими богатырями подозрительно соответствует поздней «киевизации» былины.

Особенностью развития былинного эпоса на Русском Севере является заметное стремление к унификации, выравниванию разных былин по общему нравственному канону. Вполне понятно, что для крестьян Севера особенности новгородского эпоса не были так значимы, как для новгородцев, вниманию которых этот эпос первоначально предназначался. Эстетические пристрастия и нравы новгородской вольницы во многом отличались от крестьянских — дело не в какой-либо иной культурной ориентации, но скорее в особой расстановке акцентов. Новгородская традиция нарушала то, что по аналогии с концепцией литературного этикета, обоснованной Д. С. Лихачевым (Лихачев 1971), можно было бы назвать этикетом фольклорным. Эпос являлся «высоким», серьезным жанром, вторжение же в эпические песни карнавальной стихии — явление преимущественно новгородское, во всех случаях — городское. В крестьянской среде оно полного понимания не вызывало, и те эпизоды былин, при знакомстве с которыми от души веселилась новгородская молодежь, крестьян могла шокировать. Так, в различных версиях былины о Василии Буслаевиче сказители стремились сгладить вызывающую грубость и агрессивность этого героя, найти ей пристойное объяснение, иногда же вносили в рассказ о подвигах Василия явное его осуждение. Особый радикализм переработки истории Хотена Блудовича вплоть до полного забвения ее новгородского происхождения объясняется, по-видимому, тем, что оригинальная версия этой былины казалась особо неприличной для ее позднейших слушателей. Очевидно, повышенная сексуальность, столь отличавшая Блуда, не была чужда и его сыну Хотену, чьи подвиги могли напоминать отмеченные выше эпизоды биографий Гильгамеша, Геракла или Лемминкяйнена.

Общей чертой эпоса классического типа является подчеркнутая скромность и благородство его идеальных героев. В русской традиции эта тенденция была обострена наложением государственной идеологии — жизнь богатырей полностью подчинена служению родине, и даже вполне приличные истории брачного характера оказываются неприемлемыми для сказителей. Как отмечал В. Я. Пропп, для былинной традиции было характерно особое целомудрие во всем, что касалось отношений героев с представительницами прекрасного пола (Пропп 1958). Используя популярные в разных эпических традициях героические сюжеты, обычно завершавшиеся браком, сказители русских былин пересказывали их по-своему. Когда в полном соответствии с общим эпическим каноном Добрыне предлагается жениться на спасенной им от Змея Горыныча Забаве Путятичне, богатырь решительно отказывается. В тех случаях, когда богатыри вступают

в брак, это обычно приводит к трагедии. Так, в былине о Дунае, развивающей известный во многих героических традициях сюжет — поединок и женитьба героя на богатырской деве, повествование заканчивается гибелью обоих супругов. В тех случаях, когда богатыри пытаются спасти свою жену или невесту от похитителей, женщина неизменно оказывается предательницей, перешедшей на сторону врага и стремящейся погубить своего мужа: таково развитие событий в былинах о Потоке, Иване Годиновиче и позднем сказании о жене Соломона. Показательно, что в былине о Потоке названые братья героя с самого начала отказываются помогать ему в столь недостойном, по их мнению, занятии, как погоня за похищенной женой.

На позднем этапе развития эпоса, когда сложились описанные выше новгородские и киевские былины постклассического типа, была нарушена и эта традиция. Особо показательна история красавца Чурилы Пленковича, который опозорил князя Владимира тем, что на него загляделась жена Владимира — княгиня Апраксия, так что Владимиру пришлось срочно убрать со двора этого киевского Дон Жуана (Гильфердинг 1949 — 1951, 1: 173 — 180). Однако эволюция эпоса не закончилась на этом этапе. После того как эпическая традиция стала исключительным достоянием крестьянской и казацкой среды, произошла своеобразная реставрация классических ценностных ориентиров. Нарушавшие их поздние былины не были забыты, однако сложились новые сюжеты, воплощавшие уже моралистическую реакцию, осуждение излишне легкомысленных героев, нарушавших высокие нормы богатырского поведения. Так, историю о расправе Василия Буслаевича над новгородцами продолжила былина о его паломничестве в Иерусалим, в ходе которого Василий, сохраняя свой «карнавальный» стиль поведения, проявил вызывающее пренебрежение общепринятыми нравственными принципами и был наказан смертью. Показательно, что среди прочих его грехов — неприличная шутка в адрес женщины, пытавшейся призвать его к порядку, — Василий обещает сделать ей ребенка. В былине о Чуриле и Катерине точно так же продолжилась обозначенная уже в первой былине об этом герое история его женолюбия. Чурила соблазняет Катерину, но любовники гибнут от рук обманутого мужа Бермяты (Гильфердинг 1949 — 1951, 3: 181 — 185). Женолюбие «бабьего пересмешника» Алеши было наказано не смертью, но позором. Особо показательна в этом отношении былина о неудачной попытке Алеши жениться в отсутствие названого брата Добрыни Никитича на его жене. Алеша пытается обмануть ее ложным известием о смерти мужа, но в конце концов оказывается разоблаченным и претерпевающим позорное унижение. Обличение аморализма Алеши составляет содержание и былины о сорока каликах. В ней Алеша помогает развратной жене князя Владимира возвести ложное обвинение в воровстве на предводителя паломников-каликов Касьяна, который отверг домогательства княгини (Кирша Данилов 1958: 159). Другие сказители, возвеличивавшие Алешу, стремились облагородить этого героя, сделав его поведение более пристойным. Так, в былине о братьях Бродовичах упоминание о любовной интриге Алеши оказывается чем-то второстепенным, на первом плане — его торжество над братьями. По такому же принципу была переосмыслена и былина о Хотене

Блудовиче. Этот герой был дорог сказителям, которые предпочли избавить его от «компрометирующих» эпизодов непристойного характера, отнеся их только к старому Блуду. Отмечавшаяся выше некоторая бледность этой новгородской былины является следствием поздней редакции, которая оторвала Хотена от породившего его новгородского мира и сделала его мать участницей пира князя Владимира.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Библиографию записей см.: Смирнов, Смолицкий 1978: 427.

² Ср.: Лопарев 1894: 16

³ Ср.: Мороз 1992: 170 - 181.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

Адрианова-Перетц 1935 — Адрианова-Перетц В. Символика сновидений в свете русских загадок // Академия наук СССР — академику Н. Я. Марру. М.; Л, 1935. С. 497 - 505.

Адрианова-Перетц 1950 — Адрианова-Перетц В. Слово о полку Игоре-ве // Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М.; Л., 1950.

Акты... 1836 — Акты, собранные Археографическою экспедицией. Т. 3. СПб, 1836.

Анненский 1921 — Анненский И. Ф. Театр Еврипида. М, 1921.

Аничков 1914 —Аничков Е. В. Язычество и древняя Русь. СПб, 1914.

Аполлодор 1993 — Аполлодор. Мифологическая библиотека. М, 1993.

Ардзинба 1982 —Ардзинба В. Г. Ритуалы и мифы древней Анатолии. М, 1982.

Астахова 1949 — Астахова А. М. Илья Муромец / Подгот. текста и коммент. А. М. Астаховой. М.; Л, 1949.

Астахова 1951 — Астахова А. М. Былины Севера / Подгот. текста и коммент. А. М. Астаховой. М.; Л, 1951.

Астахова 1961 — Астахова А. М. Былины Печоры и Зимнего берега (новые записи) / Изд. подгот. А. М. Астахова, Э. Г. Бородина-Морозова, Н. П. Колпакова, Н. К. Митропольская, Ф. В. Соколов. М.; Л, 1961.

Афанасьев 1865 — 1869 —Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу. В 3 ч. М, 1865 — 1869. Ч. I.

Березкин 1983 —Березкин Ю. Е. Мочика: Цивилизация индейцев северного побережья Перу в I — УП вв. Л, 1983.

Берниггам 1988 — Бернштам Т. А. Молодежь в обрядовой жизни русской общины XIX — начала XX в. Л, 1988.

Бернштам 1991 — Бернштам Т. А. Совершеннолетие девушки в метафорах игрового фольклора: традиционный аспект русской культуры // Этнические стереотипы мужского и женского поведения. СПб, 1991. С. 234 - 257.