"А се грехи злые, смертные..": любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.).

Пушкарева Наталья Львовна

Пример средневековых православных славян раскрывает ошибочность нашего представления. Поскольку зарождение романтики их миновало, они отрицали само понимание того, что любовь, будучи эмоциональным выражением великодушия и преданности, может быть сопряжена с сексуальным влечением. Средневековые славяне вряд ли смогли бы осознать, что сексуальные отношения с одним партнером могут быть более полноценными физически и эмоционально, чем с другим. Мы обнаруживаем подтверждение этому в эпизоде из рассказа о русских святых Петре и Февронии. С тем чтобы пресечь грешные поползновения одного из бояр своего мужа, Феврония велела домогающемуся ее мужчине зачерпнуть по ведру воды с каждого из бортов ладьи. Затем женщина спросила боярина, одного ли вкуса вода в каждом из ведер. Когда тот сказал, что одного, Феврония тем самым получила подтверждение своей точки зрения: значит, все женщины сексуально одинаковы, так что мужчине следует довольствоваться своей законной женой³⁵.

Психология и медицина до сих пор не установили, до какой степени сексуальность

человека является врожденной. Анатомические особенности человека обусловлены генетически, но широкие вариации в области сексуального влечения и поведения доказывают весьма малую долю инстинктивного начала в нем. В рамках настоящего труда достаточно отметить, что современное положительное отношение к сексуальной близости между ответственными за свои поступки и заботящимися друг о друге взрослыми людьми было бы столь же чуждо для общества средневековых славян, как их воззрения — для нас.

Еще один блок гипотез имеет отношение к восприятию сексуальных ценностей. Если мы признаем идею существования универсальной морали, изначально заложенной в каждом из нас, то в этом случае сексуальные ценности мы признаем благоприобретенными. Каждое общество обладает своими поведенческими стандартами. Нормы сексуального поведения передаются от поколения к поколению посредством формализованного обучения, а также на примере старших и наиболее уважаемых людей. И поскольку сексуальность является неотъемлемым элементом интимного поведения большинства людей, ее невозможно регулировать на основании чуждого обществу стандарта, навязываемого горсткой руководителей. Да и правилам, противоречащим прочим общественным нуждам, вряд ли суждена долгая жизнь. Напротив, обычаям, относящимся к сексуальному самовыражению, присущ определенный консерватизм.

Многочисленность нарушений сексуальных стандартов, казалось бы, противоречит тому утверждению, будто церковная сексуальная этика пользовалась всеобщим признанием^⁵. Средневековые священнослужители то и дело выступали с публичным осуждением подобных нарушений. Однако преступить черту закона вовсе не означает отвергнуть его положения. Люди никогда не соблюдали присущих своим обществам норм сексуального самовыражения с той степенью строгости, которую закладывали в эти нормы те, кто следил за их соблюдением. Преданность моральным принципам вовсе не является защитой от нарушений сексуального стандарта — это установили в свое время пуритане Новой Англии³⁷. Независимо от широты рамок дозволенного сексуального поведения в данном обществе, такого рода границы преступаются постоянно. Неправильное сексуальное поведение столь же естественно для условий человеческого существования, как и уклонение от уплаты налогов, и столь же неизбежно. А параметры сексуальных норм яснее видятся в свете суровости общественной реакции на их нарушения, чем исходя из частоты такого рода нарушений.

Отклонения помогают обществу определять пределы приемлемого поведения. Питер Ласлетт энергично настаивает на этом: «Функция отклонений, трактуемых как таковые с точки зрения установленного порядка, — очертить жирной черной линией то, что является дозволенным... Действующую социальную норму можно и должно взламывать, чтобы обеспечивать ее эффективность. Те, кто ее отвергает, подчеркивают тем самым ее важность, и даже если подобные случаи многочисленны, это все равно так»³⁸.

Точно так же Джон Босвэлл прозорливо комментирует социальное значение нарушений норм сексуального поведения: «Отклонения в культурах, обладающих изначально организованными системами сексуальных взаимоотношений, в известной степени равносильны ересям в обществе, где значима теологическая основа, или политическому диссидентству в обществах современных»³⁹. Чтобы определить, какое поведение неприемлемо, кланово-племенное общество, как утверждает Босвэлл, делает всеобщим достоянием правила, регулирующие сексуальное поведение. Соблюдение этих правил очень важно. Сексуальное поведение, которое в современных обществах трактуется как дело сугубо частное, в обществах средневековых носило социальный характер⁴⁰. Путаница, порожденная неопределенностью сексуальных связей, может оказаться при подобных обстоятельствах столь же разрушительной, сколь опасен для отдельно взятой личности конфликт по поводу лояльности тому или иному государству в наши дни. Упомянутые нами общества регулируют сексуальное поведение специально инстшуированными нормами, с тем чтобы предотвратить хаос. Прочие формы сексуального самовыражения, само собой разумеется, продолжают существовать, но общественной защитой не пользуются. Отклонения могут караться как строго, так и сравнительно мягко в зависимости от степени вызова социальной стабильности со стороны каждого из них.

Что касается применения постулата Босвэлла к миру средневековых православных славян, то при этом возникают две проблемы. Первая касается характеристики средневекового славянского общества как организованного по семейному принципу, а не посредством принадлежности к той или иной конфессии. Во времена принятия славянами христианства общество находилось в процессе эволюции от кланово-племенной организации в направлении создания социально стратифицированных государств. Славянские правители приняли православие и приобщили к нему свои народы отчасти потому, что оно обеспечивало порядок переформулировки и кодификации уже существовавших неписаных правил личного поведения, а также инсгитуиро-вало

их регулирование. С учреждением Церкви, как и следовало ожидать, главным источником беспокойства стали различные ереси. Религиозная оппозиция появилась уже на самых ранних стадиях истории славянских православных Церквей. В десятом веке в Болгарии появились богомилы, в одиннадцатом веке их ересь распространилась на Сербию⁴¹. В тринадцатом — четырнадцатом веках аналогичную угрозу Церкви и государству на Руси стала составлять стригольницкая ересь⁴². Несмотря на введение Церковью и государством новых организационных структур, общество средневековых славян очень зависело от семейных и межсемейных уз. И соответственно, как это становится ясным из уложений о наказаниях, правила сексуального поведения по-прежнему сохраняли значимость. Не случайно самые ранние ереси бросали вызов Церкви именно в вопросах секса. Богомилы в особой степени нападали на институт брака⁴³. Стригольники отрицали значимость исповеди, которая была главным средством контроля за единообразием сексуального поведений⁴.

Вторая проблема имеет отношение к принятию православными славянами репрессивного сексуального стандарта. Общества, первооснову которых составляет семья, встречаются в мировой истории довольно часто, и их сексуальные стандарты весьма далеки от единообразия. Они могут придерживаться одной и той же методики тщательной разработки и детального формулирования правил сексуального поведения, но будут в значительной степени отличаться друг от друга характером разрешенных и запрещенных поступков. Многие общества, обладающие крепкими семейными структурами, поощряют сексуальное самовыражение и даже доводят его до известной изощренности. Славяне же, как, впрочем, и большинство их германских и романских соседей, усвоили негативный взгляд на сексуальность.

Объяснения по поводу враждебного отношения к сексуальности, характерные для господствующих форм христианства как в Восточной, так и в Западной Европе, базируются на гипотезах относительно характера самого христианства и обстоятельств его принятия европейскими народами. Средневековое христианство несло в себе могучую струю сексуального аскетизма, являвшегося наследием философии неоплатоников и мессианского иудаизма первого столетия⁴⁵. Многие из Отцов Церкви рассматривали физические ощущения как отклонение от процесса проникновения в духовную сущность. Из всех физических ощущений сексуальное соитие являлось наиболее опасным: именно оно вовлекло Адама и Еву в грех и привело к их изгнанию из рая. Сексуальная деятельность, если ее нельзя было полностью устранить, обязана была ограничиться рамками брака и целенаправленно использоваться для единственной божественно предопределенной цели — плодиться и размножаться¹⁶. Сексуальное поведение было теснейшим образом увязано с моралью. Более того, в определенные времена оба этих понятия воспринимались как синонимы, особенно применительно к женщине: жесткое соблюдение установленного стандарта сексуального поведения становилось краеугольным камнем моральной цельности; невоздержанность воспринималась как наихудшее проявление аморальности⁴⁷.

С учетом прочности антисексуального фундамента христианства нетрудно определить, откуда у Церкви взялось столь репрессивное наследие. Современные критики, видящие в христианстве источник западной сексуальной морали, обычно оформляют свои замечания скорее в виде осуждения, чем одобрения; они выворачивают наизнанку суждения своих предшественников, славивших христианство за внедрение у язычников норм морали. Но комментаторы лишь приписывают Церкви могущество, которым на самом деле она не обладала. Никакая из систем этических учений не в состоянии преобразовать сексуальные стандарты того или иного общества сама по себе, в отрыве от существующих нравов и общественных императивов. Сексуальный стандарт христианства был не столько навязан свыше, сколько «вобран» в себя людьми по ходу распространения сведений о христианской вере и ритуалах. Столь же часто, как менялась, приспосабливаясь к христианскому вероучению, сексуальная этика, менялись (применительно к бытующим нравам) церковные правила относительно дозволенного и недозволенного поведения. И если церковные нормы плохо увязывались с местными нравами, как это было в Исландии, то эти правила оставались на обочине⁴⁸. Однако среди европейских сообществ Исландия была исключением. В той степени, в какой сексуальный аскетизм противоречит современным вкусам, он вызывал отклик и в средневековом мире.

Более того, христианство не было изначально враждебно сексуальности. В рамках христианской теологии пропагандировались многочисленные системы сексуальной этики, начиная от требований всеобщего воздержания и кончая поощрением терпимости к промискуитету. Большинство протестантов со временем отвергло целибат, полагая его ненужным и нежелательным. Для множества христиан физический мир отражал изначальную доброту Господню при сотворении мира, и от него не следовало отрекаться. Секс считался непорочным; грех Адама и Евы объяснялся не вступлением в связь, а тем, что они ослушались Господа. Сексуальные сношения, с точки зрения современной теологии, не должны сводиться к одному лишь размножению, ибо взаимозависимое сексуальное единение находится в соответствии с Божьим планом творения. Брак, согласно современным взглядам, — это наиболее приемлемая область сексуального самовыражения, и многие из Церквей молчаливо признают определенные виды внебрачных связей.