"А се грехи злые, смертные..": любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.).

Пушкарева Наталья Львовна

Однако неведение относительно существования родства не понималось как основание для освобождения впавшей в грех пары от ответственности. Такой брак продолжал оскорблять Господа и ставил под угрозу благополучие общины. В целях предотвращения кровосмесительных союзов, заключенных по неведению или в силу обмана, священникам вменялось в обязанность тщательно расспрашивать предполагаемых жениха и невесту, а также их родителей, с тем чтобы убедиться в отсутствии потенциального нарушения церковного права¹². Возможно, именно необходимость соблюдать брачные каноны и легла в основу одной из законодательных норм Кодекса Стефана Ду-шана, требовавшей, чтобы все сербы венчались только у своих священников¹³.

Связь по крови («родство»)

Нет ничего удивительного в том, что наиболее жесткие меры против кровосмесительства касались сексуальных отношений именно между теми членами одной семьи, которые

жили под одной крышей. Самые суровые епитимьи налагались на прямых кровных родственников. Для отца с дочерью или матери с сыном епитимьи в пределах данной шкалы покаяний всегда были самыми весомыми. Епитимьи варьировались от пяти лет поста до тридцати лет исключения из общины в сочетании с двумя тысячами земных поклонов ежедневно¹⁴. Русский Устав Ярослава предусматривал в дополнение к епитимье весомый штраф в размере сорока гривен¹⁵. Южнославянские уставы предписывали пожизненное исключение из общины и конфискацию имущества¹⁶. Византийское гражданское право, пришедшее к православным славянам через синтагмы и прочие компендиумы, предусматривало смертную казнь за кровосмесительство по прямой линии. Однако не существует никаких доказательств, что славяне усвоили подобную практику¹⁷.

Сексуальные отношения между родителями и детьми были до такой степени чужды мироощущению средневековых славян, что у ряда авторов появились утверждения, будто бы подобное могло произойти лишь по прямому дьявольскому наущению. В данной ситуации вовлеченные в нее лица были скорее жертвами, чем участниками преступления¹⁸. В нравоучительных повествованиях сексуальные отношения между матерью и сыном, будучи наихудшим из возможных прегрешений, использовались именно для того, чтобы показать, до какой степени простирается всепрощение Господне по отношению к истинно раскаявшемуся¹⁹.

Кровосмесительные отношения между братом и сестрой считались лишь ненамного менее серьезным прегрешением, чем между родителями и детьми. Тут уже вмешательство дьявола смягчающим обстоятельством не считалось; похоже, средневековый славянин полагал вполне допустимым, что у брата может возникнуть вожделение к собственной сестре и наоборот. Такого рода грех присутствовал почти в каждом из покаянных вопросников и уставов²⁰. Епитимьи варьируются в пределах от двухлетнего сухого поста до двадцатилетнего исключения из общины. Существовали разнообразные епитимийные традиции для данного конкретного прегрешения;²¹ наиболее употребительными были покаянные нормы святого Василия (предусматривавшие от пятнадцати до двадцати лет), Матфея Бластареса (предусматривавшие пятнадцать лет) и святого Иоанна Постника (предусматривавшие три года и пятьсот земных поклонов). В текстах, где давались раздельные покаянные нормы по поводу кровосмесительства между родителями и детьми или между братом и сестрой, последние, как правило, были немногим мягче. В уставе, где предусматривались двадцать лет исключения из общины за кровосмесительство отца с дочерью, устанавливались лишь пятнадцать лет за подобные же отношения брата с сестрой²². Устав, где предусматривалось девять лет за кровосмесительную связь с матерью, требовал всего лишь пять лет за такого рода отношения брата с сестрой²³. Однако у других церковных правоведов, в частности у автора Устава Ярослава, кровосмесительные отношения с сестрой являлись столь же тяжким преступлением, как и кровосмесительная связь с матерью, за что устанавливалась пеня в сорок гривен?⁴. В некоторых южнославянских уставах сохранялось установленное святым Василием разграничение между кровосмесительной связью с родной сестрой и сестрой единокровной или единоутробной; причем последнее из прегрешений считалось гораздо менее тяжким²⁵.

Меньшее число церковных уставов и покаянных вопросников содержало вопросы, относящиеся к более дальней кровной родне, за исключением двоюродных братьев и сестер. Там существовали обобщенные запреты на «кровосмесительство» и «брак в роду». Строгость рекомендованных покаянных норм предполагала тесную близость родства²⁶. При этом, хотя существующие славянские перевода норм византийского права включали в себя запреты на сексуальные отношения с теткой или племянницей как по крови, так и по браку, весьма малое число уставов упоминали такого рода отклонения²⁷. Поскольку славянская семья стремилась к экзогамносги и патриархальности, явным отклонением от нормы было пребывание под одной крышей взрослой тетки или племянницы по крови, с одной стороны, и племянника или дяди — с другой. Однако двоюродные братья и сестры, по крайней мере в детском возрасте, часто жили в одном и том же доме, и потому их отношения трактовались как почти такие же близкие, как между родными братьями и сестрами либо как между братьями и сестрами

единокровными или единоутробными. Поэтому за сексуальные отклонения предусматривались аналогичные епитимьи, от двух до шестнадцати лет поста; наиболее часто рекомендовался десятилетний пост²⁸.

Конкретные запреты на сексуальные сношения между дальними кровными родственниками встречались только спорадически. Кровосмесительство между двоюродными братьями и сестрами скорее можно было встретить в сербских покаянных вопросниках, требниках и номоканонах, чем в русских или болгарских²⁹. Нормы, запрещавшие кровосмесительные отношения между троюродными братьями и сестрами, предусматривали епитимью в размере от девяти- до десятилетнего исключения из общины, причем, согласно правилам Иоанна Постника, срок этот мог быть сокращен до одного года четырех месяцев или заменен на двухлетний пост³⁰. Для кровосмесительных связей между четвероюродными братьями и сестрами исходный срок епитимьи составлял восемь лет исключения из общины, но очень немногие уставы содержали конкретные нормы, касавшиеся подобных отношений³¹.

До шестнадцатого столетия русские уставы отличались отсутствием конкретных норм по поводу незаконных связей или брака между троюродными и четвероюродными братьями и сестрами, хотя описания степеней родства воспрещали брак между столь близкими родственниками³². Похоже, на Руси между одиннадцатым и пятнадцатым столетиями союзы между некровными братьями и сестрами не воспринимались как кровосмесительные. Даже священнослужители, привыкшие точно исполнять букву закона, как, например, митрополит, грек по рождению, Иоанн П, вынуждены были делать уступку местным нравам и обычаям. Иоанн разрешал брак между четвероюродными братьями и сестрами, правда, с наложением епитимьи. Из терминологии, которой он пользовался, объявляя незаконными браки между троюродными братьями и сестрами, явствует, что такого рода браки на деле имели место³³. Экспликация степеней родства в «Софийской кормчей» конца четырнадцатого века допускала браки между кровной родней шестой степени родства: иными словами, например, не возбранялась женитьба на внучке двоюродного брата³⁴.

Браки между некровными братьями и сестрами имели практическое значение: они способствовали объединению ранее разошедшихся по разным владельцам наследственных земель. И если общинное землевладение через «задругу» на какое-то время противодействовало эффекту наследственного дробления, в какой-то момент земля все же оказывалась во владении мелкой (парцеллярной) земельной собственности крестьян. Но когда дочь-наследница выходила замуж за некровного брата, земельный надел, восходящий к предкам, оказывался хотя бы частично восстановленным. Такого рода соображения могли являться мотивацией для браков между некровными братьями и сестрами в Новгороде пятнадцатого века. Так, боярышня-наследница Аграфена вышла замуж за троюродного брата Федора Онкйфо-вича. Вместе они стали обладателями наследственного имения своего общего предка, однако имелись и другие наследники, в частности, сын Аграфениной сестры, чья доля существовала отдельно³⁵. Кстати, нет никаких свидетельств тому, что указанный брак был сочтен незаконным. Среди средневековых славян наследование земельной собственности дочерьми было относительно обычным явлением и наиболее часто встречалось в северо-западной Руси пятнадцатого века. И вряд ли существовало серьезное давление на Церковь со стороны общины в отношении пересмотра правил по поводу степеней родства, с тем чтобы были официально разрешены браки между некровными братьями и сестрами.

Существовала нравоучительная притча, предупреждавшая об ужасающих последствиях браков между кровными родственниками в целях предотвращения дробления наследственных владений. Сюжет этой притчи был отчасти навеян древнегреческой легендой об Эдипе. Некие принц и принцесса унаследовали от отца по полцарства. Вместо того чтобы разделить земли, царские дети решили пожениться. Зачатый в столь явном грехе ребенок совершил затем еще больший грех: вернувшись из долгого изгнания, он неведомо для себя взял в жены собственную мать³⁶.

Заключить кровосмесительный союз неведомо для себя было вполне возможно. Однако не между братом и сестрой, как рассказывается в притче, поскольку в народе более отчетливо прослеживалась мужская линия, чем женская. Церковное право вынуждено было вводить нормы по поводу случайных кровосмесительных браков четвероюродных братьев и сестер, свершившихся прежде, чем между супругами была установлена истинная степень родства. Правда, священнослужители не были едины во мнениях относительно браков по неведению между людьми, находившимися в седьмой или восьмой степени родства. Некоторые предписывали прекращать подобные браки, причем на мужа и жену налагалась епитимья, как за кровосмесительную связь между некровными братьями и сестрами (десять лет); другие позволяли супружеской паре оставаться мужем и женой, хотя и не без епитимьи³⁷.