Абрикосовая косточка. — Назову тебя Юркой!
Шрифт:
— А что теперь делать?
— Вернуть! — сухо отвечает Руслан.
— Там милиция, — пугается Вовка.
— Ночью отнесите, чтоб никто не видел.
— Знаешь, какие мешки тяжёлые. Три мешка. Три раза ходили. Теперь следить за сараем будут.
— Знаю, что делать! — решительно заявляю я и вылезаю наверх.
— Что?
— Пойду к тётеньке и сам всё ей расскажу. Попрошу прощения. Ничего не будет, она простит.
— А мы же котелок картошки сварили, — доносится из норы плаксивый Вовкин голос.
— Ты прав! Вот что. Слушай! Запомни! Завтра вернешь долг пятьсот рублей!
— Получка
— Ничего! Отдашь из тех, что на костюм копишь. У Лидки у самой чулки штопаные, без костюма сойдёшь.
— Не смей про неё так говорить! Она честная!
— Она-то точно! Да ты, к сожалению… В общем картошку купим, один котелок, доложим и вернём. Так, Руслан?
— Может, лучше ночью? Незаметнее?
— Нет! Раз виноваты, нечего прятаться! Положим мешки на тачку и…
— Не пойду! — бормочет Вовка, отряхивая коленки.
— Пойдёшь!
— Не! Там милиция!
Я бью Вовку по лицу. Он падает и тихо скулит, утирая разбитый нос.
— Всё равно не пойду!
— Таких перед проволокой стреляют!
Руслан сжимает мне руку. Хорошо иметь в жизни человека, который понимает тебя с полуслова.
— Пускай теперь только попадётся Шишимора! — говорю я, поворачиваясь к выходу из подвала.
СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ
Впереди милиционер-девушка, сзади милиционер-старик, посредине Руслан и я. Девушка всё время оборачивается, боится, наверное, что мы дадим тягу. Щёки у неё красные, ноги толстые, а глаза глупые. Чудачка! Неужели она думает, что, если бы мы захотели убежать, она бы нам помешала? Инвалидная команда! Вот до войны была милиция! Сильные ребята, быстрее трамвая бегали. Однажды я на самодельном самокате сбил прохожего. Постовой был на другом конце улицы. И как я ни нажимал на все педали, он сгрёб меня в охапку и под мышкой вместе с самокатом принёс в отделение.
Старик нам попался вредный и ворчливый: «Не положено! Не положено!»
Мы идём спокойно. А чего, спрашивается, нам убегать? Подержат, скажут, чтоб ещё раз извинились, и отпустят. Мы никакого преступления не совершили. Картошку вернули, хозяйка нас простила.
Глупо, конечно, попадать в милицию. Тем более Руслана впутывать в эту скверную историю. Он-то в ней совсем ни при чем. Вовка побоялся отвозить картошку, и Руслан пошёл мне помочь.
Оказывается, следователь докопался, что нас было двое. Мы с Вовкой оставили улики. Я-то сразу сознался. Я и не хотел скрывать, я же сам привёз мешки обратно. Руслан тоже не стал особенно спорить.
— Предположим, был я, — сказал он. — Разве от этого дело меняется? Хозяйка нас простила. И это теперь наше дело, а не ваше!
Хозяйка оказалась знакомая. Это её часы «Павел Буре» продал Яшка осенью. Сыну она отправила посылку, но он всё равно умер там же, в госпитале, от общего заражения и ещё от чего-то. Она говорила, да я не понял.
Хозяйку звали Полиной Гавриловной. Она хотела напоить нас чаем, показала фотографии мужа и сына, всплакнула.
Нас увели прямо от неё. Какая-то неувязка получилась.
«Если бы, — сказали нам, — вы вернули ворованное до прихода следователя, тогда было бы одно. Теперь дело начато. Теперь другое». Ерунда! Думать не хочется.
В городе весна в полной
Когда мы вернулись из эвакуации и шли по главной улице, на проспекте не было ни души. Сегодня мы идём глухими улицами, и всюду шумят лебёдки. Мы подходим, и каменщики, штукатуры, плотники прекращают работу и долгими, пристальными взглядами провожают нас.
Город встаёт, как больной с постели после тифа, и невыносимо стыдно идти по его улицам под конвоем. «Знакомых бы не встретить», — думаю я, и сразу навстречу попадается Яшка.
— Здорово!
Он подходит к нам и протягивает единственную руку.
— Отойдите!
Старик милиционер хватается за кобуру.
— Не положено! Стрелять буду!
— Пх! — смеётся Яшка и толкает старика пальцем в живот. — Нашел чем пугать!
— Не положено! — ещё больше кипятится старик.
— Перейди на другую сторону! — просит Яшку Руслан. — Этот милиционер нам голову продолбил.
— В рапорте напишу! — пугает старик.
— Что случилось? — спрашивает, отходя, Яшка.
— Недоразумение, — объясняю я.
— Всё-таки за что? — настораживается Яшка.
— За воровство.
— За это отпустят, — успокаивает Яшка. Он постепенно отстаёт от нашей процессии.
Старик милиционер ворчит добрых три квартала, требует, чтоб мы держали руки за спиной, не смотрели по сторонам.
Срезая путь, мы проходим через сад Дзержинского. Опьяняюще пахнут цветы на клумбах. Весь сад покрыт белым светом цветущих груш. Потом мы выходим к клубу. Его восстанавливают пленные немцы. На развалинах написаны лозунги на немецком языке.
— Возьми правее! — требует конвойный.
Мимо, покачиваясь на ухабах, пятится задом самосвал с цементным раствором.
Немцы работают медленнее наших рабочих. Зато аккуратнее. Нет плешин разлитого раствора, площадка чисто подметена, кирпичи сложены один к другому. Да и штукатурят они по-другому. Я, например, с первого взгляда могу определить, какой дом восстанавливали наши, какой пленные.
Пленных охраняют часовые. Тоже немцы. В руках у них красные кружки на палочках. Когда кто-нибудь из пленных переходит границу своей стройки, часовой поднимает над головой кружок и кричит: «Ахтунг!»
— Знаешь, что у них написано? — тихо спрашивает на ходу Руслан.
— Где написано?
— На стенах. Лозунги.
— Какие лозунги?
— У немцев. Не смог перевести?
— Не смог.
— Я перевёл. В самом верху написано: «Наш долг построить то, что мы разрушили!» И знаешь, их никто не охраняет.
— Не разговаривать! — слышен сзади окрик.
Мы идём дальше. Почему-то вспоминается Анечка, абрикосовая косточка. Что-то я недопонимаю в жизни. Что? Где-то я несправедлив к людям, где-то слишком добр или слишком требователен. Где и в чём? Кто знает? Человек сам учится ходить. Неужели есть люди, которые идут прямо, через всё переступая, не оглядываясь по сторонам? Кто они, мудрецы или дураки? Может быть, человек не должен искать, ошибаться, порой ненавидеть себя за совершённые ошибки?