Абрикосовая косточка. — Назову тебя Юркой!
Шрифт:
— Мать, что ли? — говорю я. — Она около двери. Передачку принесла.
— Двуличного, — отвечает Руслан.
— Его нет! Не пришёл.
— Мы Двуличного на путь истинный наставим!
— Больше не будут! — опять ноет на весь зал Сашка.
— Предупреждаю! — говорит судья, стуча карандашом по столу. — Если ты, мальчик, не прекратишь, попрошу вывести тебя!
Из коридора вызывают следующего свидетеля.
К столу подходит Макар Моисеевич. Откашливается и начинает говорить медленно,
— Прошу отпустить Зорина и Дубинина мне на поруки. Я считаю, как директор школы, как педагог, что эти два моих ученика совершили свой поступок случайно. Если уж обвинять, то меня. Я упустил из виду, что Зорин остался один. Надо было сходить в завком завода и попросить, чтоб его прикрепили к столовой. Завод — шеф нашей школы.
Макар Моисеевич говорит долго и обстоятельно.
— К сожалению, поверьте, — перебивает его судья, — мы не имеем силы отпустить обвиняемых на поруки.
— А что же вы можете?
— Это и решит суд.
Судья опускает глаза и начинает копаться в деле.
— Разрешите мне?
С последнего ряда поднимается Татьяна Петровна. Я вижу, рядом с ней около стены сидит Яшка и грызёт спичку.
— А кем вы приходитесь подсудимым? — отрывается от бумаг судья.
— Я депутат!
— Пожалуйста!
Татьяна Петровна занимает место Макара Моисеевича.
— Этих мальчиков я знаю хорошо. Горько за них, но для меня это не совсем неожиданно. Я предупреждала, что ни к чему хорошему мародёрство не приведёт… Говорила я тебе, Зорин? — спрашивает она строго.
— А я и не отпираюсь.
— Вот и допрыгался. Всё игрушки! Здоровый парень, с девочками в кино ходишь. А тут? Вот и расхлебывай! Ни я, ни она, — Татьяна Петровна показывает на судью, — к сожалению, не поможем. Чем я тебе могу помочь? Горе ты моё!
Она открывает сумочку и достаёт оттуда большой конверт с красными буквами вверху.
— Мне принесли соседи Зориных, — протягивает она конверт судье. — Это ответ на письмо мальчишек. Приобщите к делу. Может быть, оно облегчит их положение. Такой дубиной вырос, а ума ни на грош!
Судья быстро читает письмо, передаёт заседателям и пожимает плечами.
— Уведомление, что приёмная получила письмо.
Татьяна Петровна вздыхает:
— Ну, а всё-таки?
— Подумаем.
Судья прячет конверт в дело и завязывает на папке тесёмочки.
— Суд удаляется на совещание…
Женщины выходят. К нам за барьер летят стаей записки. Ребята ободряют нас, чего-то обещают. Милиционер перехватывает одну записку, читает и отворачивается. Некоторые записки попадают ему прямо в щёку. Он делает вид, что не замечает.
— Смотри, кто пришёл! — шепчет Руслан.
— Кто еще?
— Вон… У двери.
У двери с белым бантом
— С уроков убежала, — делает предположение Руслан.
— Ага! Один из семейства двуличных прибыл! — злорадствую я и, достав из кармана огрызок карандаша, пишу на клочке бумаги: «Чего приперлась? Беги к своему Вовке! Передай, что из него отбивную по-африкански сделаем!»
Записка летит через весь зал и падает около Сашки. Я показываю, кому надо передать.
На стене неожиданно заливается звонок. Все одновременно встают…
Судья начинает читать:
— Суд второго участка Дзержинского района города…
Я наблюдаю, как Лидка разворачивает послание.
— Дурак! — беззвучно двигаются её губы. Она пальцем стучит по своей голове.
— Сама дура! — тоже беззвучно шепчу я.
Она отвечает. Но я уже не обращаю на неё внимания. Меня поражает вид Сашки. У него из глаз льются слёзы, и он держится за лицо руками.
— Принимая во внимание чистосердечное признание обвиняемых, суд постановляет…
— Ну, быстрее! — Замирает сердце.
— Согласно статье УК РСФСР 162, а также статье 82…
— Чего тянут?
У меня от волнения холодеют ноги. Дядя Ваня как в воду глядел. За одну до года, за другую до трёх.
— Сократить срок наполовину, — читает судья.
— Вот это здорово! — растерянно улыбается Руслан. — Мне три месяца, а тебе полтора года.
Я не могу вымолвить слова. Чего-то не поняли… Не может быть!
Во дворе напротив окна стоит крытая машина.
СВЕРШИЛОСЬ
Пересылка. Дощатые стены бараков, нары, окна с продольными железными прутьями. И люди… Пёстрые. С разными судьбами, разными сроками.
Сейчас все злые — два часа не приносят баланды.
— Жалобу писать буду! — барабанит в дверь вор, по прозвищу «Козёл». — Закон нарушаете!
Козёл истеричен. Он может заплакать, разорвать на себе рубашку, до крови исцарапать грудь ногтями. Когда приводят новенького, Козёл бросает перед ним полотенце на пол, ждёт — поднимет или переступит.
Мы лютой ненавистью ненавидим друг друга. При первой же стычке я стукнул его поленом, и, если бы не одноглазый дядя Вася, быть бы мне ошпаренным кипятком в бане.
Дядя Вася — старший по камере. Никто не знает, по какой он статье. Он целыми днями лежит на нарах, ворочается, вздыхает. Он был на фронте. И поэтому, наверное, меня потянуло к нему. Я пересказываю ему все книжки, которые успел прочесть, рассказываю про Анечку, про отца.
— Мачеха у тебя человек! — тянет дядя Вася: это у него наивысшая похвала.