Абрикосовая косточка. — Назову тебя Юркой!
Шрифт:
Настроение у меня испортилось. Яшка не болтун. Да я и не боюсь, если он отцу скажет. Не знаю почему, но мнение отца для меня ноль без палочки. Перед Анечкой и Женькой будет стыдно. Анечка поджала бы губы и два бы дня не разговаривала — презирала бы. Женька — тот станет выручать. У него свои методы воспитания. Анечке не за отца надо было выходить замуж, а за Женьку. Они чем-то похожи.
Обо мне разговор короткий. А вот если мать Руслана узнает, опять скажет, что я плохо влияю на её сына. Она так дрожит над своим Русланом, ждёт, когда он выучится. Она — простая работница. Всю войну стояла
Она и берегла. А из-за какого-то дружка сына забрали в милицию. Жизни теперь не будет от неё. Нас, конечно, отпустят, мы забудем про три мешка картошки. А она не забудет. Я буду для неё врагом номер один.
Надо бы Яшку предупредить, чтобы он не болтал.
— Отец, — обращаюсь я к конвойному. — Отпусти на минутку. Мне надо кое-что сказать тому безрукому.
— Руки за спину! — оторопело кричит старик.
— Чего орешь? Не убегу. Сказать надо. Чтобы дома не говорил.
— Прекрати!
— Не прекращу! Дома чтоб не знали…
— Рапорт напишу.
— Хочешь, шапку оставлю в залог, пиджак, — уже злюсь я.
Старик зыркает глазами. Я понимаю, что он боится меня: убегу, а его с работы выгонят. Инвалидная команда. Если боишься арестованных, зачем в милицию пошёл работать? На дополнительный паёк позарился?
— Слушай, старик, — останавливаюсь я. — Пусти по-хорошему. Хуже будет!
Старик начинает нервно расстёгивать кобуру. Я отталкиваю его в сторону и бегу по улице. Сзади гремит выстрел.
Выстрелил! Что ты с ним будешь делать! И что за милиция пошла!
Я прыгаю в окно развалины, выскакиваю на соседнюю улицу. Добегаю до угла… Яшки нигде не видно. Наверное, он тоже пошёл через развалины. И как я забыл его предупредить, чтоб матери Руслана ничего не говорил! Теперь начнётся!
…Я возвращаюсь к конвою.
Руслан сидит на обломке стены. Девчонка милиционер тоже достала наган. Смотрит она не на Руслана, а на оружие. То отведёт наган в сторону, то прижмёт к груди.
— Спрячь свою пушку! — говорю я. — Выстрелит — придётся бежать в аптеку за нашатырным спиртом. Заикой будешь. Никто замуж не возьмёт. Где старик?
— Не знаю… Тебя ловит.
— Пускай ловит. Пошли!
ПОСЕТИТЕЛИ
Дядя Ваня, с которым зимой барышничал на базаре Яшка, гудит как из бочки:
— Калинину пишете, всесоюзному старосте. А вы, жульё, соображаете, к кому обращаетесь? Да этот человек…
Дядя Ваня трясёт над головой кулаком, лицо его краснеет, особенно нос. Он мучительно ищет слов, чтобы выразить силу человека, к которому мы решили обратиться за помощью, и, не найдя их, рубит воздух рукой.
Руслан успевает поймать сбитую со стола чернильницу. Дядя Ваня отходит к окну и смотрит, задрав голову, вверх, в окно, где синеет над козырьком кусок весеннего легкомысленного неба.
«Дорогой отец!» — вывожу я затаив дыхание. Дальше писать нет сил. Столько веры в короткой строчке!
— Одну правду пиши! — говорит мне Руслан. Он тяжело дышит и смотрит на бумагу так, точно сейчас должны ожить буквы и появится человек, который всё
Мы забываемся… Где мы? Что с нами произошло? Мы пишем исповедь. Пишем о том, что мы (Вовка и я), конечно, виноваты, но мы просим простить нас, мы больше никогда не будем. Честное слово! Что я секретарь школьной комсомольской организации. Ребята сейчас готовятся к экзаменам. Время горячее. А вдруг без меня мальчишки не станут оставаться после уроков на повторение? Представляете, сколько тогда троек и двоек будет на переводных экзаменах в нашем классе? Что Руслан — настоящий товарищ! И я бы пошёл с ним в разведку. Что хозяйка простила нас, и сейчас нет смысла рассказывать следователю про ошибку милиции, потому что Вовка устраивает мать в больницу. Это время за него помучается Руслан. А что вообще Вовка, ко всему прочему, трус и человек морально неустойчивый: он пресмыкается перед Шишиморой. Что если Вовка попадёт в тюрьму хоть на немного, он может окончательно сломаться. Что мы обещаем закалить Вовкину волю, как только нас выпустят…
— Про меня ты зря так красиво написал! — прерывает Руслан.
— Вроде ничего.
— Нескромно. Выходит, что я сам про себя пишу, что я хороший товарищ.
Я ищу, где написано про Руслана, и переписываю заново без всяких хвалебных эпитетов.
— Михаил Иванович — свой человек. Понимающий! — говорит дядя Ваня. — У меня знакомая отхватила по сто шестьдесят пятой на полную катушку. Написала Калинину, пообещала начисто «завязать», пацана из детдома взять на воспитание. И освободили!
— Тебе соврать, что раз плюнуть! — отвечаю я и отдаю письмо Руслану. Через час начнут вызывать из камер на свидания. Сегодня должна прийти его мать.
— Не верите? — обижается дядя Ваня. — Век свободы не видать! Работает портнихой в военторге. Девчонку взяла. Точно! Если хотите, я скажу, по какой вас статье будут судить.
— По какой?
— По двум. Первая: сто шестьдесят вторая — за воровство. До года. И вторая: восемьдесят вторая — за побег из-под стражи. До трёх.
— И сразу наврал! Кто бежал-то?
— Ты мне не заливай! — ухмыляется дядя Ваня. — Патрон израсходован? Да? Рапорт написан? Переведи в другую камеру, гражданин начальник!
— Ничего нам не будет! — успокаивает меня Руслан. — Письмо матери передам. Она его авиапочтой отправит. Ответят сразу!
Мы ждём, когда позовут Руслана, но, как ни странно, первым вызывают меня.
— Отец вернулся? — спрашивает Руслан.
— Не должен. Я ему не писал. У меня своя жизнь, у него своя, — отвечаю я, забыв взять письмо.
Меня ведут коридорами в просторную комнату, перегороженную барьером. Около барьера разговаривают несколько человек.
— Женька! Яшка! — кричу я, до слёз радуясь своим посетителям. Милиционер из особого уважения к Женьке ставит три табурета в сторону. Мы закуриваем. Я тоже.
— Так…
— Да…
Разговор не клеится.
— Что-то давно тебя не видно? — спрашиваю я у Женьки.
— Операцию назначили. В Одессу собрался… Чёрт тебя дери! Где отец?
— На курорте!
— Анечка?
— Он увёз её к подруге в Симферополь.
— Зачем?
— Не знаю.
— А что ж ты натворил? Как ты мог?