Адмирал Нахимов
Шрифт:
служили вечерню; адмирал, перекрестившись, пошел со мной вдвоем
(потому что начальник 4-го отделения Ф. С. Керн был у вечерни);
но едва мы успели пройти несколько шагов, как г. Керн нас догнал,
отрапортовал адмиралу, что все исправно, и, предложив зайти к
вечерне, просил ни о чем не беспокоиться, но адмирал не слушал и
шел вперед, захотевши, вероятно, осмотреть по обыкновению новые
работы неприятельские.
Он взошел на банкет, взял трубу у сигнальщика и стал
не в амбразуру из мешков, нарочно для того сделанную, а прямо
через бруствер, открыв себя почти по пояс. Тут г. Керн и я начали
его уговаривать смотреть пригнувшись или в амбразуру, но он не
слушал предостережения, как и всегда. В это время одна пуля
попала прямо в мешок около его левого локтя; вторая ударила в
бруствер и камешком от нее у меня разорвало козырек у фуражки.
Видя что это — прицельные пули, мы опять просили адмирала
сойти с банкета, но он не хотел, говоря, однакож, что «они сегодня
довольно метко целят». Только что успел он произнести эти слова,
как мгновенно упал без крика и стона. Все были поражены, когда
увидели, что пуля попала ему в левый висок на вылет. Я взял его
за руку и пощупал пульс; оказалось по несчастию, что он не бился.
Мне ничего более не оставалось делать, как приказать отнести на
время адмирала в блиндаж К г. Керну. Сам же я поскакал к графу
Сакену известить о смертельной ране нашего начальника. От графа
я прискакал домой и все комнаты опечатал. Возвращаясь на курган,
я узнал дорогой от своего казака, что адмирал еще жив и что его
повезли на Северную сторону в госпиталь. Я тотчас же воротился и
поехал туда.
Здесь я узнал, что рана Павла Степановича не дает никакой
надежды на его спасение и что вдобавок бок и легкие у него па*
рализованы. В таком положении он лежал до 30 июня. Во все время
он был без чувств и кое-как выговаривал только слова: «это вздор,
все пустяки». Более ничего не говорил и в 9 часов и 30 минут утра
скончался. 1 июля его хоронили с чрезвычайными почестями. Успели
кое-как снять с него портрет. Царство ему небесное, он нас любил,
как своих детей.
...Весть о горестной, тяжелой утрате нашей дошла уже до вас.
Право, не могу свыкнуться с мыслью; все еще не верится, что его уже нет..
Не только мы, родные2, но весь флот оплакивает адмирала, и только-
в эти минуты выказалось, какою всеобщею любовию он пользовался^
Что потеряли в нем защитники Севастополя, того не выразишь,
никакими словами.
Вот некоторые подробности: 28-го числа с утра открылась
сильная
было много бумаг, и мне удалось его удержать. В 4 часа пополудни
он велел оседлать лошадей. Уговорить не ехать мне не удалось; помню*
последние слова его: «Как едешь на бастион, так веселее дышишь».
Ме,ня в то же время послал он совсем в другую сторону, а с собою*
взял флаг-офицеров Фельдгаузена, Костырева и Колтовского.
Побывши около часа на 3-м бастионе, он поехал на бастион
Корнилова. Артиллерийского огня там не было, но ружей)ный довольно
сильный. В то время, когда, осматривая неприятельские траншеи, от
взошел на банкет и сделался открыт до пояса, ружейная пуля
ударила в мешок, у которого од стоял, но он не хотел оставить рокового
места и продолжал смотретЬ в трубу. В ту самую минуту, как он
повернулся, чтоб спуститься, пуля ударила его выше левого виска, и он»
упал без чувств. До самой кончины П. С. ни на минуту «е пришел
в себя. Никакая медицинская помощь не могла его возвратить к жизни.
Он скончался 30-го числа в 11 часов 7 минут пополуночи и погре-^
бен рядом с Михаилом Петровичем Лазаревым вечером: 1 июля.
« Морской сборник», 1855, № 7, учено-лит., стр. 167..
28 июня часов в 7 вечера я находился у раненого, всему
Севастополю дорогого Тотлебена и делал перевязку полученной им 8-го
числа штуцерной раны, принявшей сомнительный оборот от наступившего
воспаления жилистой оболочки. В это время вошел в комнату один из
подчиненных Тотлебену инженерных офицеров и, отозвав меня в
сторону, сообщил, что Нахимов убит штуцерною пулею на Малаховом»
кургане; он просил меня, чтобы я передал осторожно Тотлебену эту
печальную весть* Тотлебен с покойным адмиралом был в самых
близких отношениях. Эти два мужа, надежда Севастопольской обороны,
питали один к другому высокую степень уважения, чувствовали
взаимное друг к другу влечение и, устремляясь к одной и той же цели, в
мыслях и действиях своих представляли много общего. Мне досталось
счастие иметь с обоими частые, близкие и искренние сношения, и
потому я знаю, чуть ли не лучше всякого, как высоко каждый из них
ценил достоинства другого. При опасном состоянии раны Тотлебена и
сильной раздражительности, в какую его привели перенесенные при
девятимесячной беспримерной деятельности труды, я побоялся за