Адмирал Нахимов

Коллектив авторов

последствия такого тяжкого удара и запретил было сообщать ему об

сном, как вдруг внезапно вошедший офицер пригласил меня на

помощь Нахимову, перенесенному из Корабельной на Северную сторону

с опасною раною. Я поспешил туда и нашел его, окруженного врач?1-

ми, но в безнадежном состоянии. Пулею пробило череп навылет

через мозг. Адмирал лежал в предсмертных муках, которые

продолжались с вечера 28 до 11 часов 7 минут 30 июня, когда он испустил

последний

вздох. 1-го июля последовало погребение.

Чего в лице этого мужа лишились Севастополь, флот, вся Россия,

того не в силах выразить мое неискусное перо. Я был свидетелем тех

восторженных чувств к нему, которыми одушевлен был флот и целое

войско; видел неограниченное доверие и беспредельную к нему

любовь простого солдата. При частых свиданиях с ним я имел случай

открывать в его сердце такие струны, которые не всякому были так

доступны, как мне. Всей Европе известны его высокое мужество и

блестящая храбрость, по мнению многих не имевшая границ. Он

ежедневно подвергал себя без малейшей осторожности неприятельскому

огню, избирал места самые опаснейшие, по крайней мере, никогда не

обходил их; останавливался на самых беззащитных пунктах

бастионов, а когда окружавшие почти насильно увлекали его прочь от

опасности, то он как бы с намерением замедлял шаги свои.

Все это делалось без малейшего тщеславия: напротив того, все

поступки его носили явный отпечаток величайшей скромности, и,

конечно, имея единственной целью возвысить общее мужество и

показать, что минута смерти определена провидением, независимо ни от

каких человеческих предосторожностей. И, действительно, его пример

имел беспредельное влияние на дух наших храбрых матросов, и за

упорную оборону порта отечество ему невыразимо обязано. Он до

того пренебрегал собственною безопасностью, что вся армия, наконец,

стала смотреть на него, как бы на человека, застраховавшего жизнь

свою, видя, в течение девяти месяцев сряду, в самом жарком огне, что

ядра как бы сами избегали встречи с ним. А казалось, небольшого

стоило бы труда врагу узнать Нахимова, ростом высокого,

единственного во всем Севастополе офицера, носившего эполеты, которых он

никогда не снимал с плеч. Мне случалось встречать его во всякое

время дня, и всегда при эполетах (он даже спал в них, ибо, как сам мне

признавался, что во все время 9-месячной осады он ни разу не

ложился спать раздетый). Таким образом он представлял постоянно цель

для неприятельских выстрелов, тем более, что весьма часто пренебре-

гал всяким прикрытием во время наблюдения

неприятельских

действий и выказывался сверх бруствера, что сделал и в ту самую минуту,

когда получил последнюю рану.

О многочисленных его заслугах говорить не стану; приведу только

некоторые черты его характера, какие я успел узнать, состоя врачом

при севастопольском гарнизоне.

Деятельность его была неутомимая, неисчерпаемая. Помню, что

в самый разгар его трудов по званию начальника всего

Черноморского флота, главного командира порта, севастопольского губернатора и

помощника начальника гарнизона не только не останавливалось самое

малейшее дело, но никто не приходил к покойному адмиралу не

вовремя, коль скоро дело шло об облегчении положения больных —

будь это просьба, повидимому, самая ничтожная. Дела у него не

ограничивались словами или обещаниями: дело, представленное

адмиралу и им одобренное, можно было считать исполненным. С отрадным

чувством вспоминаю и поныне о его благородном стремлении и

живом, восторженном участии, какое он принимал во всяком добром

деле! Напротив того, с какою нещадною ненавистью клеймил он всякое

злоупотребление, особенно такое, от которого могли пострадать его

матросы; с какою готовностью выслушивал всякое предложение,

могущее повести хотя к малейшему улучшению. Неутомимый враг всякого

педантства, всякой бумажной деятельности, он отверг все

стеснительные при настоящих бедственных обстоятельствах формальности, и этим

только достиг возможности быстро и успешно осуществлять свои

намерения. Все его действия отличались юношескою пылкостью; все

доброе находило в нем заступника самого горячего и искреннего, и потому

собственно он мог порою казаться крутым и суровым, ибо мысль

высказывал прямо и откровенно и не стесняясь выражал свое презрение к

мелочности и самолюбию. Чуждый всякого притворства, он никогда не

скрывал своего мнения и высказывал его прямо и откровенно даже и я

тех случаях, когда личный расчет не требовал этого. Одним словом, он

был патриот, каких мало. Он не считал достойным хвалить все

существующее и скрывать недостатки, а находил пользу в обличении

последних и в неусыпном стремлении к улучшениям.

Я помню, что по всем бесчисленным мелочным желаниям и

нуждам больных постоянно приходилось обращаться к Нахимову. Часто

встречались нужды, повидимому, не легко или даже вовсе неудовлет-

воряемые, но от которых для раненого ожидалось благодеяние или