Аджимушкай
Шрифт:
Сбрасываю шинель и карабкаюсь наверх. Беру у Алексея лопату и начинаю долбить. Кружится голова, и еще чувствуется боль в груди. А я долблю и долблю до тех пор, пока вдруг не замечаю в потолке матовое окошко.
– Свет!
– кричу со страшной силой.
– Свет!
– повторяют другие.
Кувалдин приказывает расширить пролом. А когда дыра увеличивается настолько, что можно пролезть каждому из нас, Егор командует:
– Хватит, давай все вниз.
Разглядываем друг друга так, точно впервые встретились. У Кувалдина отросла борода, на лбу синяки, ссадины. Но улыбка осталась прежней.
Иван, приведя себя в порядок, торжественно произносит:
– Егорка, в честь победы за-ку-рим!
Смотрим на него, и на наших лицах нетрудно прочесть: "Сумасшедший, нашел время шутить", но он хлопает себя по карману:
– Вот они, немецкие сигареты. Подходи, угощаю. После перекура по команде Кувалдина один за другим через пролом покидаем подземелье.
– 3
Ползем цепочкой: впереди Егор, за ним Чупрахин, я, Аннушка и Мухин. Нам хорошо известна эта местность, изучили ее до мельчайшей складочки еще в первые дни, когда высадился десант. Мы держим направление на небольшой островок земли, окантованный со всех сторон густым частоколом разрывов. Время от времени на островке вспыхивают огоньки ответных орудийных выстрелов. И когда они гремят сердито и звонко, поднимаемся и бежим согнувшись. Потом вновь ползем по изрытой бомбами и снарядами земле.
К вечеру удается глубокой промоиной проникнуть на "островок". Нас встречает сидящий у орудия лейтенант Замков. У него перебиты ноги, на лице пятна крови. Неподалеку от второго орудия неподвижно лежат трое артиллеристов. Егор подхватывает лейтенанта и пытается опустить его в окоп:
– Товарищ лейтенант, сейчас перевяжем...
– Уйди, говорю... Вон там, в нише, ящик со снарядами, давай их сюда.
Чупрахин прыгает в окоп и быстро возвращается с ящиком:
– Есть снарядики!
– Подавай!
– щелкая затвором, командует лейтенант. Припав к прицелу, он шепчет что-то и нажимает на спуск.
Орудие вздрагивает. Раздается звонкий выстрел.
– Подавай!
– В душу им!
– кричит Чупрахин.
– Подавай!
– Еще!
– Подавай!
– Замков отталкивается от орудия и падает на спину.
Егор занимает его место.
– Подавай!
– громовым голосом кричит он.
– Молодец, Егор, получай!
– Чупрахин, сверкнув глазами, посылает снаряд в приемник.
Танки сползают в лощину, обходят стороной.
Темнеет. Замков пытается сесть. Слабым голосом он говорит: .
– Я тут оборонял командный пункт... Хижняков дважды вызывал на себя огонь артиллерии... Воздуху мало, душно... Это пройдет... А Хижняков там, в блиндаже. И знамя там...
И тут Замков упал замертво.
– Чупрахин и Самбуров, за мной, - распоряжается Кувалдин.
Бежим вслед за Егором в блиндаж. Руками разгребаем заваленный взрывом вход. Проникаем в убежище. Иван чиркает спичкой. Вспыхивает свет. Хижняков как смотрел в бинокль, в таком положении и стоит, подпертый столом, перевернутым на попа. На спине большое кровавое пятно.
–
– коротко отзывается Чупрахин, зажигая новую спичку.
– Что?
– спрашивает Кувалдин и никак не может оторвать взгляда от полковника.
– Ну, гады, - повторяет Иван.
– Теперь у меня нет сердца и я не человек, а пуля, снаряд... Бомба - вот кто я теперь.
И он тихо подходит к телу Хижнякова, прикладывает руку к голове:
– Товарищ полковник, я клянусь вам, что беспощадно буду мстить врагу, буду рвать фашистов на части!
– Похороним, - предлагает Егор.
– Здесь, в блиндаже, на боевом посту. И Замкова сюда принесем. Знамя и документы возьмем с собой.
...Ночь темная. Идем уже несколько часов. Впереди движется багровое зарево. Это затухающий бой откатывается к Аджимушкаю. Пробираемся по бездорожью, на ощупь. Часто приходится останавливаться, прислушиваться к каждому шороху. На высотке замаячила небольшая колонна людей. Бесспорно, это гитлеровцы. Кувалдин приказывает залечь.
– Что-то зябко, братишки, - говорит Чупрахин. И, помолчав, резко: Лежим, прячемся. Пусть они боятся нас. Я хочу, чтобы меня боялись. Боялись всюду!
– Тише, успокойся, - строго предупреждает Егор.
– Душа горит, - стонет Иван.
– Соленая душа! Мы-то ладно, но знамя, слышишь, знамя!
– Понимаю, - соглашается Чупрахин.
К утру попадаем в поселок Войково. Решаем переждать до следующей ночи в глубокой, заросшей травой канаве. У меня под шинелью сумка с документами полковника. В ней лежат партийный билет Хижнякова и еще какие-то бумаги, которые мы не успели просмотреть. Иван ведет наблюдение за дорогой, проходящей отсюда в тридцати метрах.
– Наших ведут!
– нечеловеческим голосом сообщает Чупрахин. Замечаю, как темнеет лицо у Ивана. Приподнимаемся и, приготовив оружие, смотрим сквозь траву на колонну людей.
– Хальт!
– кричит немецкий офицер,
Пленные останавливаются. Многие бойцы ранены, а у пожилого, что стоит ближе к канаве, оторвана кисть левой руки: кровь тяжелыми каплями падает на землю.
Чупрахина сейчас нельзя удержать, он пружинится, вот-вот вскочит и бросится на фашистов. И Егор об этом догадывается. Он поворачивается ко мне, шепчет:
– Сейчас ударим по конвою. Внимание, открываем огонь сразу и кричим нашим, чтобы они разбегались.
Колонна рвется на части, с шумом, будто разметанная ветром, расползается по садам. Стреляя на ходу, прыгаю в кювет. Попадаю в какую-то яму, притаившись, лежу там. Потом ползу в заросли, обнаруживаю Аннушку. Она лежит навзничь, без шинели, в разорванном платье. Трясу ее за плечо:
– Аня!
Выстрелы рвут воздух. С какой-то неслыханной злостью шуршат осколки.
– Аня!
Она приподнимается, дрожащими руками прикрывает обнаженную грудь.
Когда стихают выстрелы, предлагаю Ане проникнуть в дом, укрыться в нем. Домик небольшой, с каменной оградой. С нашей стороны он прикрыт садом. Еще там, в канаве, Егор наметил его для сбора, возможно, остальные ребята уже там.
– Я отнесу тебя, - настаиваю.
– Переоденешься, никто не тронет.
В сенях встречается старик. Он держит в руках керосиновую лампу и растерянно пятится назад.