Афганский рубеж 3

Дорин Михаил

— А я ещё хотел в медицинский пойти после дембеля. Наверное, не судьба, — улыбнулся паренёк, встал и пошёл в приёмное отделение.

Вот и ещё один «будущий» врач решил, что это не его призвание. Наверняка после Афганистана многие медработники вспоминают время «за речкой» как самое страшное в жизни. Если честно, я и среди других военных встречал многих, кто о войне не говорит принципиально. Слишком много пришлось пережить.

Через полчаса в приёмном отделении всё стихло. За спиной послышались

шаги и рядом со мной «приземлился» товарищ Вязин. Взмокший и уставший.

— Будешь? — предложил он мне сигарету, но я помотал головой. — Здоровый образ ведёшь, значит. Или настолько на всё вокруг насрать, что морально не переживаешь?

— Интересная у тебя логика, капитан. Если не куришь, значит, не переживаешь? Может, если не был ранен, то и войны не повидал? — спросил я с сарказмом.

— Да будет тебе, Клюковкин. Это просто я такой. До Афгана бросал, но ненадолго.

— Командировка заставила продолжить потреблять никотин?

— Всё гораздо проще. Если я курить брошу, то от радости сопьюсь, — ответил Вязин.

А чувство юмора у капитана присутствует. Как и скверный характер.

— Баева в морг отправили. За него уже кто только не звонил. У него кто-то очень большой «поршень»? — спросил Вязин.

— Точно не знаю. Говорят, что тесть — маршал Советского Союза.

— Тогда понятно. Долго не засиживайся. Дуй в палату. Понимаю что уснуть не можешь, но есть правила, — сказал Вязин, и мы с ним поднялись с крыльца.

Уже внутри медсанбата, он меня вновь остановил.

— Клюковикин, можно вопрос чисто по мужской линии?

— Конечно. Что случилось?

— Что у тебя с Машей?

Ну вот опять! Очередной ревнивец! В Джелалабаде Кеша со мной чуть не закусился. В итоге и мне не дал ближе с девушкой познакомиться, и сам остался ни с чем.

И вот ещё один. Теперь понятно, чего Вязин на меня смотрит глазами льва при делёжке прайда.

— Ничего. Исключительно рабочие отношения. Уколы мне делала, раны обрабатывала. Задницу мою видела и… переднее место частично. А в чём дело?

Вязин скривился. Теперь сидящий в нём хищник приготовился меня съесть.

— Просто спросил! В палату, лейтенант. Иначе точно в Ташкент поедешь.

— Вязин, ну нормально же общались. Чего разошёлся-то?! — удивился я.

Тут у капитана будто крышу сорвало. Глаза налились какой-то невероятной яростью.

— Ладно. Я в палату.

Теперь понятно, почему он не бросает курить. Ему бы ещё девушку найти. Может он как раз на Машу-то глаз и положил.

Наутро меня ждала очередная обработка ран в процедурной. Отстояв положенную очередь, я вошёл в помещение, где что-то записывала в журнал Маша.

Вид у неё был уставший. Она мне молча помахала рукой и тут же прикрыла рот, закрывая большой зевок.

—

Доброе утро! Бессонная ночь? — спросил я, снимая майку и укладываясь на кушетку.

— Не то слово. Столько ребят привезли. Мне постовая сказала, что ты тоже поучаствовал. И очень помог.

Я ничего не ответил на эту похвалу. При одном упоминании прошедшей ночи, аромат медикаментов в процедурной тут же для меня меняется на запах сожжённой плоти и гари. А перед глазами последние секунды жизни подполковника Баева.

Маша медленно меня обрабатывала, расспрашивая о самочувствии. Такое ощущение, что тянет время. Либо устала, либо не хочет, чтобы я ушёл как можно быстрее.

— Медсестра, мы тут уже… — скрипнула дверь в процедурный кабинет.

Недовольный пациент призвал Машу поторопиться.

— Ничего. Лейтенант тоже ждал. Если хотите, могу вызвать Веру Павловну.

— Лучше подожду, — моментально закрыл дверь пациент.

Вера Павловна — «легенда» Баграмского медсанбата. Все раненные уже издали узнают её по походке или зычному голосу.

С «тяжёлыми» местная знаменитость себя не проявляет и относится как к сыновьям. А вот с остальными она раскрывается «во всей красе». При первых же звуках её шагов, каждый из солдат побыстрее старается привести в порядок свои тумбочки и кровати. По возможности убрать лишние вещи. Эту медицинскую сестру отличает настойчивость, решительность, возмущение по поводу малейшего беспорядка. Что, естественно, отражается на её мастерстве делать уколы.

— У меня до сих пор от её уколов шишки на мягком месте не проходят, — улыбнулся я.

— Бывает. У Верочки Павловны рука очень тяжёлая. Зато она мне очень помогла в первое время. С её опытом никто не сравнится. Я в первый день потерялась, когда первых раненных привезли. Кровь, ожоги, крики, запах горелой плоти и волос просто уничтожал меня. Вот тут она мне и помогла. Встряхнула, привела в чувство, бъяснила всё.

Я и не сомневался в педагогическом «таланте» Веры Павловны. Исключительно из любопытства, решил спросить подробности.

— И как у неё это получилось? Нашла волшебные слова? — спросил я без намёка на сарказм.

Маша посмеялась и продолжила.

— Ну да! Влепила мне пару пощёчин, сказала: «Соберись, тряпка!». Подействовало отрезвляюще.

Чудеса педагогики!

Дверь в палату вновь открылась. Слегка повернув голову, я увидел начальника отделения.

— Как наш Сан Саныч? — спросил он, подойдя ко мне и осмотрев ожоги.

Майор, слушая доклад Маши, стоял на ногах не совсем твёрдо. Тяжёлая ночь прошла, но дневную работу ему тоже приходится выполнять. Вместо него никто её не сделает. Вот и стоял он сейчас рядом со мной широко зевая и едва успевая прикрывать рот.