Актуальные проблемы языкознания ГДР: Язык – Идеология – Общество

Чемоданов Николай Ильич

«Er ist in den Rat kumen, er ist ein Zunfftmeister worden, er ret nit me sein Sprach, er nimpt sich an Schwebisch zu reden, und ist nie recht fur das Thor kumen»

(«он вошел в [городской] совет, он стал цеховым мастером, стал говорить не на своем языке, он уже начал говорить на швабском, но никогда не знал толком правил вежливости»).

Имеется в виду «швабский язык знати», служивший в качестве языка общения на большой территории и на который ориентировался предприимчивый горожанин с юго-запада Германии, чтобы первым назвать на этом языке какое-либо новое явление. Теперь уже решающим фактором являлось не сословие, принадлежность к которому от рождения определялась волей случая, но для всех социальных слоев в возрастающей степени все решали кошелек с деньгами, возможности и деловые связи, независимо от того, кто как в разных ситуациях одевался. Теперь каждый, кто имел хоть какую-то возможность получить образование, стремился не только оторваться от своего местного диалекта, но и в первую очередь постараться овладеть литературно-языковыми формами существования образующегося немецкого национального языка, точнее, овладеть соответствующими функциональными стилями той или иной коммуникативной области.

По своему составу функциональные стили дифференцировались по мере появления в немецком языке многих новых семантических

полей и функций, а также в соответствии с употреблением литературного языка более широкими слоями населения. Теперь во многих жанрах наряду с давно образовавшимися функциональными стилями художественной литературы и деловой прозы отчетливо ощущается непринужденная, часто импровизированная разговорная речь. В этот период особенно актуально то различие внутри невероятно разросшейся деловой прозы, которое В. Флайшер [422] облек в термины «функциональный стиль науки» и «функциональный стиль ненаучной деловой прозы». В первом случае подчеркивается мыслительно-речевой характер информации и передачи результатов познания, во втором на передний план выдвигаются задачи управления поведением и влияния на мнения. Жанры, которые должны были служить последним из названных целей, возникали в большом количестве как раз в первой половине XVI века. Значительная часть их лексики носила идеологический характер. В связи с ожесточенными идеологическими столкновениями и расхождениями во мнениях, характерными для тех беспокойных десятилетий, разграничения в данной лексике отражают деление на партии, чему можно найти множество примеров у Леппа [423] . Сторонники Лютера, например, сами называли себя evangelisch, их противники называли их lutherisch. Представители новой веры называли сторонников старой Romanisten, Papisten, Sophisten, Thomisten, Summisten, Werkheilige, Lumpenprediger, защитники старой веры называли представителей новой Wortheilige, Wortknechte, Wortprediger, Erzketzer, Heiligenmorder, Papstschander. Но различные партии вовсе не обязательно использовали различающиеся слова, чтобы выразить свою точку зрения. В то время существовали лозунговые выражения, которые отражали идеи, носившиеся в воздухе, были у всех на устах и которые, с одной стороны, свидетельствовали о растущей общности сфер интересов и тем общественных споров, а с другой – были зеркалом самых противоречивых взглядов и противоположных классовых позиций. И в зависимости от автора высказывания, а также от языкового и культурного контекста мы должны сегодня по-разному их интерпретировать. Изречение крестьянина Маркольфа:

422

W. Fleischer. Grundfragen der Stilklassifikation unter funktionalem Aspekt. – «Wissenschaftliche Zeitschrift Padagogische Hochschule. Dr. Th. Neubauer». Erfurt / Muhlhausen, Ges.- und Sprachwiss. Reihe 7, 1970, H. 2, S. 25.

423

Lepp. Schlagworter… (см. сноску 96).

«Sie singen ungliche, der sade und der hungers riche»

(«По-разному поют, кто наелся обильно и кто голоден сильно»)

– из шпруха «Salomon und Markolf» [424] иллюстрирует соотношение языка и идеологии того бурного времени. Довольно часто случалось, что слова не достигали цели, так как люди не понимали друг друга. Говорили на одном и том же и все-таки не на одинаковом языке. Древний символ вавилонского смешения языков вполне можно было отнести к происходившим событиям. Подобной идеологической релевантностью обладало, например, в то время словечко gemein. Насколько различный реальный смысл могло иметь популярное выражение gemeiner Nutzen («общая польза»), показал недавно Г. Шнабель [425] . Это относится и к выражению gemeiner man, которое, правда, еще могло употребляться в старом значении, в качестве оценочно-нейтрального реального обозначения любого «члена общины», крестьянина или горожанина, для определения его прав и обязанностей по отношению к сообществу [426] . Но уже все чаще, в процессе социальной дифференциации в городах, после издания налоговых указов значение этого выражения сужалось, обозначая того, кто стал жертвой на пути раннекапиталистического развития,

424

«Salomon und Markolf. Das Spruchgedicht». Hrsg. von W. Hartmann. «Die deutschen Dichtungen von Salomon und Markolf». 11. Bd. Halle, 1934, S. 22, стих 487 и сл.

425

Ср.: Grundpositionen… (см. сноску 12), S. 64.

426

DWB 4, 1, 2, 3203.

«тип пролетария, неимущего наемного рабочего»,

«человека, которого можно нанять на любую оплачиваемую работу»,

«который даже не всегда имел какую-либо специальность» [427] .

Соответственно это значение выражения распространялось и на крестьянское население. Поэтому в условиях борьбы первой половины XVI века употребление термина gemeiner man, часто эмоционально окрашенное, следует понимать как почетное обозначение в устах того, кто противопоставлял его grosse Hansen (символическое обозначение «богатых заправил»), и как пренебрежительное бранное слово в устах другого. Подобное характерно и для

427

Ср.: Blaschke. Sachsen… (см. сноску 3), S. 35.

gemeines volk, arme leute, armer man, Karsthans, bauer

(«простой

народ», «бедные люди», «бедный человек», «Карстганс» – «Ганс с мотыгой», как символическое обозначение бедного крестьянина, «крестьянин»).

Кроме того, внутри семантики слова bauer благодаря таким определениям, как

edel, auserwelt

(«благородный», «избранный»)

или же

aufrursch, verstockt

(«бунтарский», «упрямый»),

появилась своя особая оценочная градация. Широко употребительное прилагательное neu («новый») также было тем словом, которое могло разъединять людей, употребляясь вместе с reformacion («реформация») и verneuung («обновление»). Слова приобретали двоякий смысл, как, например, wucher, которое почти уже не употреблялось в положительном значении «одалживание денег под проценты», но прежде всего в отрицательном – «ростовщичество, обираловка». Подобное изменение значений стало одной из причин того, что обозначения, относящиеся к семантическому полю экономической выгоды, перераспределились. Значение слова zins («подать, пошлина, налог») сузилось в определенных контекстах до «возмещения за пользование одолженным капиталом». Различные оценочные смыслы скрываются также за словами gesellschaften и Fuggerei – положительное или нейтральное значение «торговых или производственных обществ совместного потребления», отрицательное значение «монополии, капитализма, ростовщичества» [428] . Аналогично обстоит дело и в отношении такой пары понятий, как

428

Ср.: E. Arndt. Luthers deutsche Sprachschaffen (= Wissenschaftliche Taschenbucher. Bd. 3). Berlin, 1962, S. 63 ff.;

также: Rosenfeld. Stromungen… (см. сноску 57), S. 377.

oberkeit, obrigkeit / untertanen

(«начальство», «власти» / «подданный»).

Кажется, гуманист Вимпфелинг первый употребил субстантивированное прилагательное ein burgerlicher («бюргер») в противоположность к ein ritterlicher («рыцарь») «с подчеркнутой гордостью бюргера». Уже можно говорить об особой социальной этике, когда, например, Эберлин фон Гюнцберг называет проценты unburgerlich («недостойными бюргера») [429] , о новой трудовой этике, когда крестьяне и низший слой трудового городского бюргерства, особенно ремесленники, объединяются одним общим термином arbeiter («рабочие») [430] . Эмоциональный настрой простого человека против класса эксплуататоров и господ выливался порой в коверкание иностранных слов, в сатирическое переиначивание слов, что точно показывает, насколько разные ассоциации могло вызывать одно и то же слово у разных сторон. В диалоге о Реформации в «Arnauer Wegsprech» хозяин борделя реагирует на фразу епископа

429

Rosenfeld. Stromungen… (см. сноску 57), S. 377.

430

Ср.: Grundpositionen… (см. сноску 12), S. 71.

«Der fiscall muss es bezahlen»

(«Фискал должен это оплатить»)

вопросом:

«Kunz was heist frissgar?»

(«А что значит жри все?»)

[игра слов fiscall – frissgar. – Прим. перев.]

Слуга же его поправляет:

«Es heist nit frissgar / sonder fiscal / das ist meins G. h. geltsamler oder einzieher oder seckelmeister»

(«Сказано, не жри все, / а фискал. / Это, по-моему, сборщик денег или казначей»).

Так же метко suffraganeus («викарный епископ») переиначивается в sufs gar vss («пропей и нас»), а official («официальное лицо») в affencial (ср. affe «обезьяна») [431] . И равные друг другу по образованию противники также подчас использовали этот способ, как, например, Эмзер в полемике с Лютером:

«Ist das ein reformation oder deformation?»

(«Это реформация или деформация?») [432]

431

«Arnauer Wegsprech…» (см. сноску 90), S. 6.14, 15.

432

«Luther und Emster. Ihre Streitschriften aus dem Jahre 1521». Hrsg. von L. Enders. Bd. I, Halle, 1889, S. 132.

По этой теме, правда, нет достаточно подробных исследований, чтобы придать отдельным наблюдениям и веским предположениям прочную основу.

5. Заключение

Представляется бесспорным лишь одно, что первая треть XVI столетия была эпохой особенно стремительных, глубоких и поэтому так или иначе затрагивающих каждого перемен в области производственных отношений, которые ускоряли возникновение межрегиональных и национальных торговых связей. Вместе с тем это была эпоха особенно оживленной коммуникативной активности антагонистических классов в условиях кризиса феодального строя. Это создавало все предпосылки и способствовало созреванию объективной необходимости образования национального литературного языка, который бы удовлетворял потребностям и запросам всех носителей языка во всех областях жизни, от его разговорного варианта и вплоть до языка науки. Хотя для завершения этого процесса и требовались еще столетия, тем не менее уже был намечен верный путь и колесо истории нельзя было повернуть вспять. Немцы уже могли начать постепенно наверстывать – правда, в гораздо более трудных экономических и политических условиях – то, что их соседи в плане формирования национального литературного языка давно уже создали.