Аландский крест

Перунов Антон

— И не лень же тебе было? — усмехнулся я, запахивая меховую полсть.

— Буду читать вам по пути! — доложил переставший наконец переживать по поводу внезапной помолвки адъютант.

— На ходу? Да ты, брат, оптимист!

Говоря по чести, отечественную прессу я не жалую. Уж больно она скучна и одиозна. И это тоже одно из негативных последствий правления императора Николая. «Свобода слова» для него почти ругательство. Как он сам однажды сказал — «русский человек достаточно свободен, потому как может думать все, что ему угодно, лишь бы не болтал об этом вслух». Это, к слову сказать, еще ничего. Бисмарк, золотой век в политике которого скоро наступит, высказался еще жестче: «По закону

немец может говорить все, что угодно, но пусть он только попробует сделать это!»

Но это я отвлекся. В общем, газеты сейчас, и не только русские, частенько печатают всякий вздор. Журналистике вообще не хватает актуальности, объективности и хотя бы элементарного знания предмета. Увы, в среде нынешних «акул пера» теперь ценится «бойкость», умение писать хлесткими фразами, вызывающими бурную реакцию у и без того экзальтированной публики. А правда это или нет — дело десятое!

Единственными более или менее нормальными, с моей точки зрения, являются новости Телеграфного Агентства, но мне их читать не надо, я и так в курсе. Судя по ним, народ в нашем богоспасаемом отечестве пока что, слава Богу, спокоен. Во всяком случае, серьезных крестьянских волнений не наблюдается.

Что же касается, скажем так, более образованной части общества, то среди нее просто небывалый всплеск патриотизма. Молодые люди активно записываются в армию, степенные купцы жертвуют на одоление супостата. Дворяне тоже стараются не отставать.

Одной из примет времени стали стрелковые клубы, создаваемые буквально по всей стране. Обыватели вскладчину покупают нарезные ружья и усердно тренируются, устраивая время от времени состязания, вроде тех, что недавно проводились на флоте.

Само слово «стрелок» стало необыкновенно популярным, отчего его пихают куда не попадя. Вот например — Попечитель Ярославского стрелкового клуба мануфактур-советник Родионов объявляет о помолвке своего старшего сына… или вот еще перл — молодой господин, делающий большие успехи в стрельбе, желает свести знакомство с благонравной барышней, имеющей приданое для создания семьи. Я когда в первый раз увидел, не мог поверить своим глазам!

Кроме того, в обществе стали весьма популярны моряки и в особенности морские пехотинцы. Если раньше самым красивым видом военной формы считался гусарский доломан или кавалергардский колет, то сейчас дамы млеют от темно-зеленых мундиров офицеров флота.

Но самой большой звездой в России сейчас являюсь я. Во всех трех купленных Юшковым в Киеве газетах есть обо мне статьи, а в «Инвалиде» еще и портрет, к счастью, не очень похожий на оригинал. Иначе как-нибудь на улице разорвут на сувениры. То, что статьи хвалебные, само по себе неудивительно. В Российской империи о царских сыновьях иначе не отзываются. Беда в том, что отзывы не просто благожелательные, но прямо-таки восторженные. Можно даже сказать — «аллилуйные». Не просто второй сын императора, а чуть ли не новый мессия!

А вот это уже тревожит. Идеология на Руси-матушке проста и не затейлива. Бог на небе и царь на земле. Никого третьего тут не предусмотрено. Поневоле вспомнишь слова Муравьева. Как бы кавказский наместник не оказался прав…

Толпящаяся у трона толпа ничего и никогда никому не прощает. Стоит оступиться, и вчерашнего кумира с удовольствием втопчут в грязь. Но я пока что не проигрывал, и потому падать будет больнее…

Глава 9

Древняя столица встретила нас настоящей рождественской погодой, то есть метелью. Прерывистый ветер то и дело швырял в наши лица целые горсти колючих снежинок, заставляя отворачиваться. Луна спряталась за тучами, а быть может, ее утащил один гоголевский герой. Тусклый свет редких фонарей

не мог разогнать мглу. Хотелось сразу ехать на вокзал, где меня по идее должен ожидать личный поезд, но проскользнуть мимо московского генерал-губернатора не получилось.

Граф Закревский слыл, мягко говоря, человеком своеобразным. Герой наполеоновских войн, успевший отличиться при Аустерлице, Прейсиш-Эйлау, Витебском, Смоленском, Бородино и, наконец, под Кульмом и Лейпцигом, побывал также генерал-губернатором Финляндии и министром внутренних дел, везде проявив себя с самой лучшей стороны.

Потом случилась эпидемия холеры, едва не похоронившая столь многообещающую карьеру, и почти 17 лет отставки. Наконец, в 1848 году он вернулся на службу, став генерал-губернатором Москвы, и тут Закревского как будто подменили. Решительно никто из старых знакомых не мог узнать в этом ограниченном и властном самодуре того рачительного и благожелательного начальника, каким он был прежде!

Местные жители графа не любили, подчиненные боялись, аристократы на его счет злословили. Он же везде искал крамолу и особенно не любил либералов, к числу которых небезосновательно относил и Костю. Больше того, его дочь была замужем за сыном канцлера Нессельроде, а значит, мы не просто принадлежали к разным партиям, а скорее были практически непримиримыми врагами.

Собственно, нынешнему мне было на это плевать, но встречаться все-таки не хотелось. Однако он меня сам нашел.

— Здравствуйте, ваше императорское высочество! — радушно поприветствовал меня генерал-губернатор. — Рад видеть вас в Первопрестольной.

— Взаимно, граф, — сухо отвечал я, старясь понять, что ему нужно?

— Торопитесь в Петербург?

— Именно.

— Понимаю-с. Но все же позвольте вас ненадолго задержать.

— Это еще зачем?

— Да, собственно, незачем. Просто пока машинистов раньше утра все одно не сыщут. Вагоны холодные, опять же протопить надо. А вы бы пока отдохнули с дороги…

Договорив последние слова, граф шумно втянул ноздрями воздух и тут же поморщился, как будто унюхал что-то неприятное. Черт, а ведь он прав. Неделя бешеной скачки не прошла для меня даром. Останавливаться было некогда, а потому единственными гигиеническими процедурами всю дорогу были лишь умывания, да и те часто снегом. В Питере же меня могут сразу же вызвать в Зимний, а потому нужно привести себя в порядок. Нет, можно было, конечно, остановиться в гостинице, но…

— Окажите мне честь, ваше императорское высочество, — предложил Закревский, и я решил не отказываться от его гостеприимства.

— Но только до отъезда, и без каких-либо церемоний!

— Понимаю-с!

Что может быть лучше после длительного путешествия, чем горячая ванна, прекрасный ужин и мягкая постель? Генерал-губернатор сдержал слово и не докучал ни мне, ни моим спутникам своим обществом. Его супруга — добрейшая Аграфена Федоровна, впрочем, никому ничего не обещала и охотно пообщалась бы со мной и адъютантами, но я так расслабился, что едва не заснул прямо за столом.

Слывшая лет тридцать тому назад первой красавицей Петербурга и музой его самых талантливых поэтов [1] женщина ничуть не обиделась, переключившись на беднягу Юшкова и быстро выяснив у него все про семейное положение и недавнюю помолвку. Она вообще, по слухам, легко общалась только с мужчинами и обожала их общество. Светские дамы же ее, мягко говоря, недолюбливали…

Впрочем, обо всем этом я узнал только утром, когда с комфортом расположился в своем вагоне. Потом на перроне появились какие-то люди с иконами и, кажется, хотели поговорить, но паровоз тронулся, оставив Москву и москвичей позади… Судя по последней телеграмме отец еще жив, а значит, в этой гонке со смертью я пока выигрываю!