Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 2

Коллектив авторов

Невском, от Николаевского вокзала до Морской, и в каж­

дом выпиваю у буфета. А утром просыпаюсь где-нибудь

в номерах.

56

21

Последний раз я виделся с Блоком в марте 1916 года..

В его сумрачной квартире па Офицерской — гробовая

тишина. Мы вдвоем. На столе уже вторая бутылка вина,

но разговор не клеится.

Незадолго перед этим я сделался жертвой литератур­

ной сплетни, родившейся в одном из петербургских

еже­

недельников. Ни оправдываться, ни звать обидчика в

суд невозможно: очень уж грязен уличный журнальчик 7.

Никто, разумеется, этой клевете не поверил. Но мне

по неопытности все мерещится, будто я погиб и моя ре­

путация запятнана навеки. Теперь мне смешно, а тогда

я страдал не на шутку.

Знал ли об этом Блок? Вероятно. Когда я встал, чтобы

проститься, он неожиданно в первый и последний раз по­

целовал меня. Как нежен был этот дружеский поцелуй!

Пусть же теперь он заменит точку к моим воспоми­

наниям.

1946

E. Ю. КУЗЬМИНА-КАРАВАЕВА

ВСТРЕЧИ С БЛОКОМ

Тридцать лет тому назад, летом 1906 года, в моей

жизни произошло событие, после которого я стала взрос­

лым человеком. За плечами было только четырнадцать

лет, но жизнь того времени быстро взрослила нас. Мы

пережили японскую войну и революцию, мы были постав­

лены перед необходимостью спешно разобраться в наших

детских представлениях о мире и дать себе ответ, где мы

и с кем мы. Впервые в сознание входило понятие о но­

вом герое, имя которому — Народ. Единственно, что сму­

щало и мучило, это необходимость дать ответ на самый

важный вопрос: верю ли я в бога? Есть ли бог?

И вот ответ пришел. Пришел с такой трагической не­

опровержимостью. Я даже и сейчас помню пейзаж этого

ответа. Рассвет жаркого летнего дня. Ровное румяное

небо. Черные узоры овальных листьев акации. Громкое

чириканье воробьев. В комнате плач. Умер мой отец.

И мысль простая в голове: «Эта смерть никому не нужна.

Она несправедливость. Значит, нет справедливости.

А если нет справедливости, то нет и справедливого бога.

Если же нет справедливого бога, то, значит, и вообще

бога нет».

Никаких сомнений, никаких доводов против такого вы­

вода. Бедный мир, в котором нет бога, в котором цар­

ствует смерть, бедные люди, бедная я, вдруг ставшая

взрослой,

потому что узнала тайну взрослых, что бога

нет и что в мире есть горе, зло и несправедливость.

Так кончилось детство.

Осенью я впервые уехала надолго от Черного моря, от

юга, солнца, ветра, свободы. Первая зима в Петербурге.

Небольшая квартира в Басковом переулке. Гимназия.

58

Утром начинаем учиться при электрическом свете, и на

последних уроках тоже лампы горят. На улицах рыжий

туман. Падает рыжий снег. Никогда, никогда нет солнца

Родные служат панихиды, ходят в трауре. В панихидах

примиренность, а я мириться не хочу, да и не с кем ми­

риться, потому что Его нет. Если можно было еще сомне¬

ваться и колебаться дома, то тут-то, в этом рыжем тума­

не, в этой осени проклятой, никаких сомнений нет. Крыш¬

ка неба совсем надвинулась на этот город-гроб, а за ней —

пустота.

Я ненавидела Петербург. Мне было трудно заставить

себя учиться. Вместо гимназии я отправлялась бродить

далеко через Петровский парк, па свалку, мимо голуби­

ного стрельбища. Самая острая тоска за всю жизнь была

именно тогда. И душе хотелось подвига, гибели за всю

неправду мира, чтобы не было этого рыжего тумана и

бессмыслицы.

В классе моем увлекались Андреевым, Коммиссаржев¬

ской, Метерлинком. Я мечтала встретить настоящих ре­

волюционеров, которые готовы каждый день пожертвовать

своей жизнью за народ. Мне случалось встречаться с ка­

кими-то маленькими партийными студентами, но они не

жертвовали жизнью, а рассуждали о прибавочной стои­

мости, о капитале, об аграрном вопросе. Это сильно ра­

зочаровывало. Я не могла понять, отчего политическая

экономия вещь более увлекательная, чем счета с базара,

которые приносит моей матери кухарка Аннушка.

Белые ночи оказались еще более жестокими, чем чер­

ные дни. Я бродила часами, учиться было почти невоз­

можно, писала стихи, места себе не находила. Смысла не

было не только в моей жизни, во всем мире безнадежно

утрачивался смысл. Осенью — опять рыжий туман.

Родные решили выбить меня из колеи патетической

тоски и веры в бессмыслицу.

Была у меня двоюродная сестра, много старше меня.

Девушка положительная, веселая, умная. Она кончала ме¬

дицинский институт, имела социал-демократические сим­

патии и совершенно не сочувствовала моим бредням.

Я была для нее «декадентка». По доброте душевной она